Правда, духовные отцы оспаривают мнение предприимчивого грека: «Как от вина развратно руки трясутся, колени скорчатся и жилы сволокутся, лицо обрызгло сотворится и весь человек непотребен явится».
Частенько нынче нас, русских, любят укорять ответом великого князя Владимира татарским послам, восхвалявшим магометанство: «Руси веселие есть пити, не может без него быти!» Особенно любят обвинять народ в беспросыпном пьянстве дворяне и иностранцы, каждый божий день от скуки поднимающие бокалы на юбилеях, закладках, освящениях, благотворительных балах и именинах начальства.
Странный у нас народ! С раннего утра до позднего вечера горбится он на тяжелой работе, кормит и одевает неоглядную империю, но как выдастся праздник, нет чтоб спутешествовать, посозерцать природу или порассуждать, — валом валит в заведение, не желая брать в толк, как и в каких дозах должно потреблять сивуху. Глядя на русского мужика или мастерового, можно подумать, что вся русская нация нарочно лишила себя счастья и довольна вечным пребыванием в горести, а единственную свою жалобу запрятала в песню. Пусть только счастье забрезжит (но это кажется, только кажется), как простолюдин в ужасе бежит от него на край света, в кабак, в каземат. Идет на восход, где далеко-далеко, возле самого солнца, врыты в землю высокие поднебесные горы. Посреди них лежит ущелье мерзлое, а из него путь-дорожка в яму бездонную. Идет по этой дорожке вниз повинный, не познавший счастья народ, чтобы забыть на веки вечные солнышко светлое и воду ключевую. Будут томиться они в темноте возле печей адовых, среди груд каменных, и работа у них будет лютая, без конца и без краю, без сроку и платы, без продыху. Износится сердце их в скорбях и печалях, ибо всякий выход заказан и Русь отрезана. И веревочки не свить из грязи черной, огонька не возжечь из слезы соленой, семь печатей не сорвать с лика божьего.
А другой ходит счастливый, пивцо попивает в славной Марьиной роще под голубым широким небом и не видит — беспечный! — бездонной вечности, не подмечает счастья вольности, глупец!
Что будет сегодня? Я ничего не знаю. Я сознаю только, что все, что бы ни случилось со мной, было предвидено, предусмотрено, определено и поведено от самой вечности. И этого мне вполне, вполне достаточно. Я благоговею перед вечными и неисповедимыми судьбами. Я подчиняюсь им от всего сердца из любви к людям; я хочу всего, я понимаю все; я жертвую всем и присоединяю эту жертву к жертве Христа; я молю даровать мне терпение в страданиях и силы для исполнения долга…
День близился к концу. Обессилевшее весеннее солнце било Егору в затылок. Заморенные Гнедок с Ганимедом тянули пролетку в сторону Таганских ворот. Выскользнув от Оболенского, Федор Петрович уже нанес несколько визитов: завез ежемесячное воспомоществование — один рубль — бедной девушке Ирине в Набилковскую богадельню и два рубля Матрене с дочерьми на Зацепу, отдал цеховому Завьялову сорок пять рублей за двадцать один бандаж, потом побывал в Губернском (Бутырском) тюремном замке, где на его средства сооружали душ для арестантов. Теперь Егор правил к трактиру Киселева, обещавшего телегу калачей для женщин и детей вышедшей сегодня партии.
Федор Петрович вспомнил, что чай у Мирона был последней в сегодняшний день едою, и решил, что заодно в трактире перекусит. А потом уж и к себе, в Малый Казенный. Завтра предстоит трудный день: наведение справок, добывание выписок и прочая бумажная канитель. Чтобы выйти победителем в канцелярских битвах, надо вовремя поблагодарить, дать барашка в бумажке, улыбнуться, разжалобить. Чиновник, он ведь тоже человек, но его душу убивает казенная бумага, она становится его женою, другом, господином. И есть такие безмозглые законники (ай-я-яй, опять не сдержался), что с ними непременно впадешь в гнев. Чтобы этого не случилось (ведь не они виноваты в холодности своего сердца, а казенная бумага), надо сегодня пораньше лечь спать, надо хорошо отдохнуть, запастись долготерпением. Надо, наконец, взять себя в руки и не распаляться гневом. Гнев изгоняет правду и любовь, возбуждает страх. Чем больше терпишь, соединяя с терпением кротость и готовность к благодеяниям, тем больше любишь ближнего. Пороки, конечно, следует преследовать постоянно и мужественно, но вместе с тем кротко и мирно.
Мы не имеем права оскорблять простолюдина, даже если он совершил преступное деяние, потому что предопределили ему жить совсем по-другому, чем сами. А значит, провинился он только перед теми, кто живет так же, как и он, но не совершил греха, и только они имеют право осудить его. Ведь мы даже представить себе не можем, что значит жить их жизнью, что значит быть проданным, избитым, сосланным, а порою и безнаказанно убитым человеком, которого жестокое провидение поставило господином над себе подобными.