— Пойду вышивать прогон самопальный!
Схему продал мне дизайнер окаянный!
Фекла подхватила:
— Широко простыня в поле расстилалася!
Начинала хаед шить, но не признавалася! Уиии!
Девки были счастливы. На потолке признательно захрюкали.
Тут распахнулась входная дверь, красная от негодования ввалилась с улицы третья девка:
— Бабоньки! Срам какой! Там Лидка с пастухом на овчарне! Среди бела дня! У всех на виду! Как скоты какие! Схемами меняются!!!
— Схемами??? — ахнули Марфа с Люськой.
— Схемами! Вот так выставили их, прямо без обложки! И меняются!
— Уууууууу! — и все трое кинулись на лестницу барыне докладывать.
Изба опустела. Макар снял армяк и пристраивал его сушить к печи. Мальчик протирал тарелки и расставлял их по столу.
Фекла, которую обладание козлом сделало экспертом в области оформления, вгляделась в вышивки.
Тут было вышито идолище Перуна-Громовержца, искусно украшенное по бокам рюшами и сапожной подметкой. Далее — сельский пейзаж, вставленный в перекрещенные и связанные бечевой оглобли. За ними — котенок, размером вершок на вершок, зато в саженной раме со стослойным резным паспарту. А после котенка — букет ромашек в вазе. По паспарту этой работы плясали черти.
— Мальчик, мальчик, поди сюда. А что это за оформление такое интересное?
— Ааааа, это… Это кузнец Вакула мастерит.
— Да зачем же он эдак мастерит?
— А потому что так модно…
— Кто ж сказал, что этак модно?
— Как же не модно?!! Да за каждую раму по три рубля золотом плачено!
— И что ж с того?
— Тетенька, вы в своем уме? Три рубля золотом!!!
— Иии?..
— Ничего вы, тетенька, я смотрю, не понимаете…
— Мальчик, тут работа любопытная: цветы, а по кругу черти. Это зачем?
— А, ну это известная история! Кузнец Вакула — человек богобоязненный. Он нашу церковь расписывал. Вот и сцену страшного суда, где святой Петр чертей давит, тоже он писал. Да когда он первую доску принес попам показывать, те забраковали, говорят, мол, черти-то больно придурковатые вышли, таких чертей бить — всякий может, никакой заслуги в том нету! И тогда он наново пострашнее чертей написал, а вот эта доска осталася у него. О ту пору наша барыня как раз эти ромашки вышивать закончила. Оченно они ей прискучили. Послала их Вакуле, он тут, через дорогу живет, вон его окна, послала оформлять и приказала, чтоб он их повеселее сделал. Ну Вакула думал, думал, да вот святого Петра из середины вынул, а чертей по краям оставил и ромашки впихнул. И говорит, что веселее этого уж более ничего придумать невозможно. Барыня, было, возразить хотела, но не нашлась, что ответить. Да и потом, разве ж не весело? Присмотритесь! Кузнец Вакула — такой мастак! Он каждому черту под хвостом ромашку прималевал. Я как увидел — оченно смеялся, аж кишки надорвал. А барыня чой-то не смеялась. Ну да она у нас странная. И добрая! — прибавил он погромче.
Больше тем днем ничего интересного не случилось. Бесстыдницу Лидку с пастухом за их провинность отправили на дальний хутор пороть барынины долгострои да нитки из американских димов по плашкам развешивать. Девки вели себя как нормальные, только изредка громко начинали расхваливать работы и предлагали Фекле Иововне купить еще какую-нибудь, чтоб козел не скучал, для единого стилистического ансамбля, но без энтузиазма.
Утром, прощаясь, Фекла спросила их:
— Что ж вы от нее не уйдете? В другом бы месте где вышивать научились…
— Да разве ж так можно?
— Да почему ж нельзя?
Мысль внезапная и простая вытянула лица дворовых девок, они хотели что-то еще сказать, да Макар уже крикнул:
— Но, залетные! Поспешай!
Лошади стали выруливать на дорогу.
— Поберегись! — заорали слева. И огромный молодец с бородой черной как смоль, пронесся мимо них в сторону Великого Новгорода.
Часть VI
Время шло, дорога скользила под полозьями, Фекла Иововна и Макар съехали с Петербургского тракта в сторону Великого Новгорода. Они устали спешить и ехали как ехалось. Ради себя, ради самой дороги, ради безвременья, растянутого на сотни верст. И молчание, необходимое для того, чтобы слышать себя, покоилось в их душах.
Ветер донес колокольный звон. Сначала одинокий тяжелый колокол, как набат, раскатился по безмолвию лесного пути. А за ним подтянулись, поспешили, зазвенели наперебой веселые церковные колокола. Лес расступился внезапно, и как в сказочное царство въехали они в Великий Новгород.
— Лисичка! Расхватываем лисичек! Только с мануфактуры! Свежатина!
Фекла услышала, подскочила, кинулась из кибитки не дожидаясь, пока Макар остановит лошадей. Подбежала к лотошнику:
— Где?
— Да вот, барышня, новинка! “Массаж простатки”! Только вышла! Еще тепленькая! — и парень протянул Фекле упакованный набор.
На обложке была лисичка.
— Не она! — и сердце Феклы ушло в пятки.
— Да с чего вы взяли?
— Та была счастливой, а эту в чане с мужичьими портками постирали, что это у нее цвета так вылиняли?..
— Вы, барышня, в своем уме? Какое счастье? Вот лисичка, вот — “Массаж простатки”.
С другой стороны площади закричали:
— Лисичка! Кому лисичек?!
Фекла кинулась туда, но и там была другая лисичка.
И с полнейшим ужасом Фекла поняла, что не помнит, как выглядела “её” лисичка, виденная один раз и недолго, а помнит только вкус счастья, который та оставляла в душе. И что здесь и сейчас в этом море чужих безразличных лисичек ей никогда не найти свою. Не потому, что ее нет, а потому, что их слишком много, и все — не те.
В начале улицы показалась здоровенная баба с кумачовом сарафане не по погоде и с бородой. Все взгляды устремились на нее. Баба, нисколько не смущаясь, подошла к лотошнику, поглядела с полминуты на его свежатину, буркнула басом:
— Ну-ну, этого следовало ожидать.
И скрылась в боковом переулке, занятая своими мыслями. Народ потихоньку стал выходить из оцепенения.
— Барышня! — обратился парень к Фекле Иововне, — Вы мне всех лисичек перещупали! Брать будете?!
— Да и не думала я щупать!
— Нет, думали! С вас рупь!
— Ах отстаньте!
— Не остану! Рупь давайте! И вот вам лиса.
— Не нужна мне ваша лиса!
— Ну теперь-то она ваша.
И лишь бы только отвязаться Фекла протянула рубль, не глядя взяла лису, чужую и ненужную, обреченную на вечную опалу как нелюбимая жена.
— На, Макар, Улиане Буркиной гостинец отвезешь. Она веселая, ей это уныние по плечу.
— Покорнейше благодарю, — ответствовал Макар, — Куда прикажете править?
— Не знаю. Вот теперь — не знаю, — потерянно проронила Фекла.
Искать лисичку было бесполезно. В городе, забитом лисичками под завязку, любые поиски были бессмысленны.
***
Инна Никитич был смелый дворянин. Из служилых. Успел он понюхать пороху и в борьбе против Хаеда, а в Великой битве добреньких даже получил эстетическую контузию. С тех пор таскал за обшлагом мундира фотокарточку не вполне живой русалки и всем показывал ее — причину своей глубочайшей травмы, говорил: “Вот на столько мимо сердца прошла, потому и жив”. Но время шло, он оправился, живой склад ума не потерял и был холоден, как мороженная мойва, и красноречив, как миссионер перед зулусами. За то его и приметила сама московская губернаторша Аксинья. И хотя происхождения он был не самого высокого, Аксинья ввела его в круг ближайших советников. И даже поручала иногда задания особой вышивальной важности.