— Выходите! — кричал Вовка. — Выходите, будем в войну играть!
— Счас! — отвечали из окон десятки ребячьих голосов. Со всех концов двора, похожего на глубокий колодец, с визгом и гиканьем несутся ребята. Так бы и играли целый день. Только взрослые нас не понимают. Скоро будут звать: кто просить, кто приказывать, кто уговаривать. А тётя Дуся, наша дворничиха, наша дворовая воспитательница, обязательно скажет: «Завтра ещё будет день. Успеете наиграться!» Эх, тётя Дуся, тётя Дуся, наша общественная воспитательница. Знала бы, не говорила б так!
Все чаще и чаще звучит слово «война». Взрослые полны гнева. Мы, дети, тоже слушаем радио и по-детски собираемся воевать. Сейчас бы посидеть с ребятами на любимом заднем дворе, поговорить, поспорить. Многих уже нет, умерли от голода и холода в блокадном Ленинграде. Прошлого не вернёшь, как не увидишь и будущего из сегодня.
У нас в доме печально. Почему-то плачет мама. Брат увязывает вещи в узлы. Почти каждый день на «чёрном вороне», больше ночью, увозят кого-то из соседей.
— А где папа? — спрашиваю я. — Ушел на работу и не вернулся?
— Ничего, дети. Папа наш — честный человек, настоящий коммунист. Произошла какая-то ошибка. Разберутся. А пока надо ехать.
— Куда? — думаю я. — Ехать без папы? Бросать друзей?
Приходит тётя Лёля. Её сын Алик на железном танке, что сделал наш папа, увозит игрушечный деревянный дом. Грузчики уносят наш новый буфет.
— Не с собой же везти? — оправдывается мама. — Только начали вроде скарбом обзаводиться. Ехать далеко. Сами не знаем, где жить будем.
Какая-то тётенька берёт обои.
— Почему она их взяла? — возмущаюсь я. — Разве мы не будем оклеивать стены? Сама говорила, что лучше жить стали.
— Не будем. Глупа ты ещё.
— Не глупа. Мне семь лет. Я всё понимаю!
— Не всё, значит. Да где тут понять? — и мама начинает снова плакать.
Потом мы едем на поезде. Брат спит на верхней полке, я — на нижней. Потом брат падает, и мы уже не спим.
— Скоро наш город Калинин, — говорит мама.
— Наш? А Ленинград разве не наш город? — удивляюсь я.
— И Ленинград наш. Вы там с Феликсом родились. Там ваша родина, — вздыхает мама.
Никто нас здесь не ждёт и не встречает. Живём мы на вокзале в детской комнате уже третий день. Наконец мама нашла квартиру.
Разве бывают квартиры в маленьком деревянном домике? — снова удивляюсь я.
— Как видишь, бывают, — говорит мама, — очень даже хорошая квартира, главное — тёплая.
На улице около сорока градусов. Наступил морозный январь 1938 года. Мы живём за Тверцой на Новобежецкой улице.
В нашей квартире всего одна комната, и та — проходная. Около малюсенького окошечка две кровати, больше ничего не помещается. В большой кухне — огромная печь. Все её называют «русской». На печке можно даже сидеть босиком. Очень хорошая печь. У тёти Симы и дяди Коли, наших хозяев, есть сын Колька и дочка Симка. Они старше нас, но с нами водятся. Нам очень хорошо у тёти Симы. Мы часто едим клюквенный кисель и печёную картошку. В Ленинграде мы такого не ели.
Мама отвела меня в детский сад. В саду много полосатых чистых половичков, деревянных скамеек.
— Какая черноглазая, — говорит воспитательница. — Дети, это ваша новая подружка.
Воспитательница уходит. Ребята обступают меня и выщипывают мех из воротника и шапочки. Я хочу зареветь, но не реву — стыдно реветь. Какой-то мальчишка-коротышка хочет ткнуть мне в глаз пальцем. Я запускаю ладонь в ёршик, торчащий на его голове, и дёргаю мальчишку за волосы. Мальчишка ревёт и больше не тычет пальцем в мой глаз.
А вот и выпускной утренник. У меня на голове большой толковый голубой бант. Бант тяжёлый и скользкий. Я всё время боюсь его потерять. На низких скамеечках сидят родственники: мамы, папы, бабушки, дедушки. Моя мама на работе. За родственника сидит брат. Ему уже десять лет. Незнакомая тётенька раздает будущим первоклассникам подарки: портфель, букварь, пенал. В пенале — ручка с блестящим перышком, перочистка и резинка. Мне подарка нет — я дочь врага народа.
Зарубинки памяти останавливаются на тетрадках по чистописанию, на бесконечных строчках с буквами и кляксами. Большие и маленькие кляксы меня преследуют. Из-за них приходится переписывать снова и снова. Все говорят: ранняя зима. Хоть и ранняя, а злая. Мы давно не живём у тети Симы. Когда у неё родился Павлик, в доме стало тесно. Мы переехали к Елене Петровне — старой-престарой бабушке. Домик у бабушки в два окошка, совсем крошечный. Одно окно смотрит в одну, другое — в другую сторону. Но куда ни посмотришь, — везде огороды, а за огородом — высокий забор.