- А мне, Настя, думать никак невозможно. За нас думает начальство. А нам - только вперед! Назад ходу нет. За меня вон Пашка Воронин думает.
Трактористы снова засмеялись, а Пашка нахмурил желтые косматые брови и угрожающе сказал:
- Мы пришли не побасенки твои слушать. Понял?
- И тебе, Федор Фомич, не стыдно? - пошла в наступление Настя. - Такой лоб, и не работаешь! Вон бабы и то целыми днями с фермы не уходят. А ты на лавке дрыхнешь.
- Это ж просто симулянт! - подстегнул ее Пашка.
- Да он хуже! Тунеядец и протчий элемент, которые раньше в паразитах ходили.
Настя и Пашка точно старались друг перед другом раззадорить Фомича. Он мигом смекнул, в чем дело; сел на табуретку, скрестил руки на груди и эдаким смиренным голосом произнес:
- Эх, Настя... И ты, Паша! Понапрасну вы свое красноречие расходуете. Я стал человеком религиозным. Это я раньше не верил ни в бога, ни в черта, ни в кочергу. Ты мне слово - я тебе десять в ответ; ты меня - царап, я тебя - по уху. А теперь я прочел в Евангелии: ударь меня в правую щеку - я подставлю левую. Так что кляните меня, как хотите, и берите, что хотите.
- Кто тебя предупредил? - простодушно спросила Настя.
- А черный ворон в лесу. Ходил я ноне с утра за дровами. Смотрю, сидит на дубу: "Ка-рр! Придут к тебе Настя с Пашкой в гости, смотри не обижай их".
- Чего болтовню его слушать! Давайте опись составлять, - сказал раздраженно Пашка.
Настя вынула из портфеля протокольную книжечку.
- Где твое ружье? - спросил Пашка.
- Продал.
- Не ври. Спрятал, наверное?
- Ищите.
Пашка Воронин разогнулся во весь свой длиннющий рост, посмотрел на печь, пошарил за трубой, потом вышел в сени.
- Возьми лестницу, на чердак слазь! - сказала ему Настя.
- Чего там лестницу! У него не чердак, а шесток. Рукой достанешь.
Воронин и в самом деле приподнялся на цыпочках, вытягивая шею, как журавель.
- Ты смотри, избу не развали, жираф! - сказал Фомич. - Не то придется тебе новый сруб ставить.
- Я б те срубил клетку, как для обезьяны. Да в зверинец бы тебя, лодыря, отправил.
Фомич вдруг вспомнил, как Пашкин брат Воронок так же вот шнырял по лизунинской избе после бегства хозяина. Накануне Воронок приказал Фомичу вписать Нестеру Лизунину в твердое задание один центнер семян моркови: "И чтоб в двадцать четыре часа рассчитался!" Воронок был председателем сельсовета. Его указ - закон для секретаря. Фомич и вписал. А к вечеру зашел Нестер: "Федор, ты знаешь, на сколько хватит этих семян моркови?" - "На сколько?" - "На весь район!.. Где ж я столько возьму?" Тогда-то Фомич и выдал отпускную Нестеру Лизунину, а ночью тот смылся со всей семьей.
Фомич смотрел теперь на Пашку, а в глазах у него стоял старший Воронок тех дней. "И что за порода нахальная такая! Хлебом их не корми. Дай только покомандовать. Или что отобрать. И ведь с лица совсем не схожие - один рыжий, долговязый, с длинной лошадиной мордой, второй коренаст, черен был в молодости, как жук навозный. А хватка у обоих мертвая. Видать, в отца пошли... Того все по этапам гоняли - первый вор был в округе..."
Пашка спрыгнул со стены, отряхнул рукава от пыли.
- Ну, что там? - спросила Настя.
- Глина да пыль. У него там и мякины-то нет. Сожрал, что ли?
- Домовому скормил. Он у меня цельный год на одной мякине сидит.
Трактористы опять дружно, как по команде, засмеялись.
- Где добро-то храните? - спросила Настя Авдотью.
- Да рази ты не видишь? У меня его, добра-то, навалом. Что на печи, что на кровати, - ответил опять Фомич.
- Ты не валяй дурака. Где сундук?
- Под кроватью.
Пашка вытащил из-под кровати зеленый, окованный полосовым железом сундук - Авдотьино приданое.
- Смотри! - сказал он Насте, а сам деликатно отошел к столу и подсел к трактористам.
Настя откинула крышку, и вдруг Фомич заметил среди старого тряпья Дунин кошелек с шишечками. "Мать ты моя родная! Там же козья выручка - три сотни рублей! Все богатство". У Фомича дух захватило, когда он увидел, что Настя цопнула кошелек и открыла шишечки. Первая мысль была - выхватить у нее кошелек. А потом? Эти же волкодавы задушат его. Он вспомнил наставление Андрюши: "Не груби! Пусть что хотят, то и берут". Фомич аж зубами скрипнул от досады и отошел подальше от греха.
- Дуня! - позвала Настя. - Иди-ка сюда.
Подошла от печи хозяйка.
- Смотри-ка! - потянула ее к сундучку Настя. - Это облигации. В тряпье хранить их не след. - И она сунула в руку оторопевшей Авдотье кошелек с деньгами.
- Ах ты, батюшки мои! Как это ребяты не добрались до них, - запричитала Авдотья. - Федя, ты, что ль, их бросил сюда? - Между тем она торопливо упрятала кошелек за пазуху.
- Ты все валишь на меня, растереха! - нарочито строго проворчал Фомич, а на душе у него отлегло: "Ай да Настенка, ай да Рябуха! Совесть какая! Гляди-ка ты. А еще в старых девках числится..."
- Да тут и описывать нечего - одни шоболы, - сказала Настя от сундука. - Коза-то цела?
- Давно уж и поминки справили, - ответил Фомич.
- Чего ж тогда брать?
- Возьмем велосипед, - сказал Пашка.
Настя вписала в квиток велосипед и ткнула Фомичу:
- На, подпиши!
Фомич поставил подпись. Потом в сенях вручил Насте велосипед и продекламировал:
- Эх! Что ты ржешь, мой конь ретивый? Послужил ты мне правдой верною. Теперь отдохни и мне отдых дашь.
Настя передала Пашке облупленный Фомичов велосипед, и комиссия в полном составе отбыла.
- Федя, продадут теперь твой велосипед, - вздохнула Авдотья, взглядом провожая из окна эту процессию.
- Не бойся, мать. Хорошие люди не купят. А плохие и взяли бы, да денег пожалеют. Они задарма привыкли все брать. А велосипед мне приведут... Кто брал его, тот и приведет...
На другой день Фомич сходил в Свистуново в правление колхоза и сказал счетоводу:
- Корнеич, что-то на меня наваливается беда за бедой. Прямо дух не успеваю переводить.
- А что такое?
- Да глядя на вас, и райсобес озорует. Говорят, что, мол, у тебя минимума трудодней не выработано. А потому - половину пенсии с тебя удержим.
- Ну, это они против закона.
- Поди попробуй втолкуй им. Ты мне напиши справку - сколько я трудодней за год выработал.
- Это можно.
Корнеич выписал Фомичу справку "в том, что он со своей семьей выработал за год 840 трудодней". И печать приложил.
Фомич тщательно прочел ее, сложил вчетверо и удовлетворенно сказал:
- Ну, теперь вы, голубчики, попались у меня. Я эту справку не в собес отправлю, а в ЦК пошлю.
- Ну-ка дай сюда! - грозно поднялся Корнеич, но Фомич выкинул ему под самый нос кукиш:
- А этого не хотел! Так и передай Гузенкову.
- Я скажу, что ты выманил ее обманом.
- Привет! - махнул Фомич малахаем. - Приятного разговора с Михал Михалычем.
Придя домой, Фомич вырвал из тетради двойной лист и на весь разворот начертил химическими чернилами круг. По этому ободу он вывел большими буквами: "Заколдованный круг Тихановского райисполкома". А в центре круга написал: "Я, Федор Фомич Кузькин, исключен из колхоза за то, что выработал 840 трудодней и получил на всю свою ораву из семи человек 62 килограмма гречихи вместе с воробьиным пометом. Спрашивается: как жить?" К этому чертежу Фомич приложил справку о выработке трудодней и жалобу, в которой изложил, как его исключали, как выдали "твердое задание" и потом отбирали велосипед. Жалобу начал он "издаля". "Подходят выборы. Советский народ радуется: будет выбирать родное правительство. А моя семья и голосовать не пойдет..." Все эти сочинения Фомич запечатал в конверт, написал адрес обкома, на имя самого первого секретаря Лаврухина, и пешком сходил на станцию Пугасово за сорок километров. Там опустил конверт в почтовый ящик на вокзале - "здесь не догадаются проверить". И, довольный собственной хитростью, выпил за успех - взял кружку пива, сто пятьдесят граммов водки, смешал все, и получился преотличный ерш.
8