– Довольно! – выкрикнул Забродин. – Хватит! Кто вы!? И кто Я!? Не забывайтесь, Позолотин. Да, я не верю в либеральные ценности, и не верю людям, кто их проповедует и насаждает, но я с ними, потому что они сильные!
Забродин брезгливо поморщился. Он понимал, что встретил профессора совсем некстати, в машине и в багажнике люди, может догадаться,… заподозрить,… что-то увидеть. «Нет,… не вовремя,… совсем не вовремя, – мелькнуло в голове у Эдуарда Аркадьевича. – Откуда он взялся?.. О чём думал Фома Фомич, когда они сюда ехали?
– А вы не морщитесь. – Сказал Вениамин Павлович. – Между прочим, для науки здесь кладезь ценнейшего материала. Я тоже думал в начале, что угодил на социальное дно. Только учёный всегда остаётся учёным, если он только настоящий учёный, а не проходимец. Я не терял время даром и, исследуя жизнь бродяг, бомжей, роясь в отбросах, находил шедевры искусства, которые должны украшать музеи. По срезам определял эпохи кризисов, вопиющего воровства и вопиющего беспредела…
– Как же вы определяете, профессор, сегодняшнее состояние государства и общества? – спросил скептически доцент, – раз вы такой экстремал.
– Я его определяю чёрной дырой, которую с таким дерзновением роете вы, Эдуард Аркадьевич, а я своим трудом пытаюсь вашу деятельность вытащить на всеобщее обозрение!
– Вы, что, находясь в этом дерьме, писали научную работу?! – удивился Забродин, продолжая анализировать ситуацию. «Это хорошо, что он вышел и нам показался, – думал он. – Как не было в тебе, профессор, практической жилки, так и нет. Потащился сразу к машинам, дура, а мог бы понаблюдать из-за кустиков. Вот тогда другое дело. Тогда мог бы и поторговаться, тогда цена твоего воскрешения была бы совсем другая,… тогда мог бы и квартиру запросить, и машину в придачу за своё молчание. Дурак ты, профессор. Как был дураком, так и остался».
– Да, милейший, именно так и было, – профессор возвысил голос. – Здесь я написал свой самый главный научный труд.
– Простите, и вы надеетесь его издать? – спросил, бросив оценивающий взгляд на обросшего, измождённого человека, доцент, в котором он едва узнавал профессора. – С дырами в карманах? Подо что будете издавать? Может быть под имя? – его нет, потому что нет профессора Позолотина, а есть похожий на него внешне бомж, вот и всё. Да и то этот бомж – сейчас есть, а через пять минут его нет, потому как все мы смертные,… инсульт,… годы,… профессор… годы. И думаю, что в вашей монографии вы меня, без пяти минут профессора Забродина, известного специалиста в области культурологии, конечно же не щадите? Можете не отвечать,… сам знаю…
– Вы угадали… – спокойно сказал Вениамин Павлович.
– Отомстили, значит, смешали с грязью? – и Эдуард Аркадьевич вызывающе закусил нижнюю губу.
– Нет, нет, уважаемый Эдуард Аркадьевич, только сделал должную оценку… Я внимательно следил за вашей деятельностью и на посту председателя комиссии тоже, думаю, что у прокуратуры к вам возникнет много вопросов.
Доцент криво усмехнулся. Позолотин даже не понимает, в какую ситуацию сам себя ставит, – думал он. – Позолотин рад, что припёр меня в угол, не понимая, что из угла есть только один выход – напрямую, через него,… неужели он думает, что я встану на колени и буду просить пощады?.. Глупец.
– Откуда же вы черпали материалы, милейший сфинкс? – спросил, пряча улыбку в усах, Забродин.
– Здесь, милейший, материалы валяются под ногами: отчёты, счета. Вот, например, – и он поднял с земли какую-то пыльную бумажку и начал читать: «Отчёт ревизионной комиссии о результатах деятельности почтового отделения за отчётный год». Можете сами поинтересоваться, – и он подал документ Забродину. Тот поморщился. Он понял всё. Он понял, что Позолотин действительно даром времени не терял, его действительно блестящий ум нашёл себе применение и здесь, и, главное, он не просто написал монографию среди этих отбросов и вони, главное, что он поставил в ней на доценте Забродине жирную точку. Только навряд ли он что знает о деятельности возглавляемой Забродиным комиссии.