Вначале Олексан удивлялся, как это Ушаков безошибочно узнает на слух, какую деталь нужно сменить, где и что подтянуть. А теперь и сам стал различать "инструменты в оркестре". Недавно сказал Ушакову: "В коробке зубья шестеренки покрошились. Сменить придется". Бригадир не поверил: "Почудилось тебе, Кабышев". Олексан все-гаки сиял крышку коробки и показал Ушакову осколки металла. Ушаков развел руками: "Да-а, полсмены стоять придется. Хорошо, вовремя обнаружили, а то бы еще больше простояли". Бригадир сказал "обнаружили", а надо бы — "обнаружил", — уж очень хотелось Олексану, чтобы похвалили его одного.
Впереди показался пень — большой, старый, но еще крепкий. Каждый год его обходили сеяльщики, жнецы и комбайнеры. Олексан уже собрался его объехать, но вдруг решил: "Будь что будет, не сверну. Попробую своротить!" Из выхлопной трубы вырвались черные клубы дыма, мотор надсадно завыл, трактор напряг все свои тридцать две лошадиные силы. На одно мгновение он остановился, что-то затрещало — и вот машина снова рванулась вперед. Олексан оглянулся: раскинув в стороны уродливые руки-корни, пень лежал на боку. "Ого, какой ты уродина! — подумал он. — Выставил наружу головку и сидишь себе, а главное-то у тебя, оказывается, под землей спрятано".
Только потом Олексан почувствовал, что все еще крепко держится за руль, а пальцы побелели. На лбу выступили капельки пота, будто это он сам выворотил пень из земли.
Дневная смена давно уже вернулась — только Олексана еще нет. Трактористы поужинали и разбрелись кто куда: одни — в сарай отдыхать, другие — прогуляться на Глейбамал. Андрей и Сабит, несмотря на позднюю пору, поехали на велосипедах в Акташ смотреть новую кинокартину. В Акагурте кинопередвижка бывает раз-два в неделю, — и то привозят все старые фильмы, которые по воле райкультпросветотдела совершают по колхозам несколько круговых маршрутов. Андрей то и дело ругается: "Я в газете читал: фильм в Москве еще в прошлом году люди смотрели, а к нам только привезли. Да что, мы от Москвы на год отстали, что ли? Вот возьму да напишу ихнему министру!"
Дедушка Петыр, разнеся свою почту, сразу полез на печь и заснул. Трудно старому в такую погоду.
В темном углу около двери сидит Очей, подвязавшись платком бабушки Одок. У него разболелись зубы.
Днем он на стенку лез, но в больницу так и не пошел: боится, что вырвут зуб. И такая прыть появилась у вечно сонного, неторопливого парня: из избы мчался во двор, со двора в огород, с огорода обратно в избу, посидев минутку, с глухим мычаньем снова рвался к двери. Наконец сжалилась над ним бабушка Одок, — дала свой платок, завязав в него горячую золу. Теперь он сидит в углу и время от времени жалобно стонет: "Бабушка, зола остыла, сменить бы…" Сабит ему посочувствовал: "И почему это как раз нужного человека болезнь нашла? Попробуй положи на больной зуб горчицу или табак, беда как помогает. Валла! Не хочешь? Тогда обязательно помрешь, Очей". Только Очею не до смеха. Попробуй, посмейся, когда челюсть набок сворачивает.
Ночь темная. Небо сплошь затянуто тучами. Тихо и сонно по листьям шуршит несильный дождь. Шум трактора временами совсем замирает — значит, ушел в дальний конец загона, — потом снова нарастает, как жужжанье большого жука.
В открытое окно брызнули капли дождя, и лепестки черемухи, словно маленькие белые мотыльки, влетели в комнату, опустились на стол. Ушаков закрыл окно.
Стало совсем тихо, только ходики уютно тикают.
Но вот стукнула калитка, во дворе залаяла собака.
— Никак Олексан идет. — Бабка Одок отложила вязанье и застучала в печи ухватом. — Должно, наголодался. В обед носила ему в поле поесть, а он нос воротит: неохота…
Олексаи зашел в избу прямо в плаще, весь мокрый — вода ручейками стекала на пол.
Разувшись, Олексан долго умывался, докрасна тер лицо и шею грубым полотенцем.
— Давай садись, Олексан. — Бабка поставила на стол миску, нарезала хлеб. — Суп остыл, пораньше бы тебе прийти.
Видно, и правда, сильно проголодался Олексан: большими кусками откусывал мягкий, пахучий хлеб и торопливо хлебал чуть теплый суп.
— Ого, глядя на тебя, сам есть захочешь. Приятного аппетита! — пожелал Ушаков.
— Спасибо! — отозвался с набитым ртом Олексан.