Он говорил и говорил весь день, пока я ворочалась с боку на бок, пытаясь заснуть.
В четверг утром мы подъехали к университету с нарастающим чувством страха. Я знала это с самого начала; Карл понял это, как только подъехал к деревьям и заглушил двигатель. Мне даже не нужно было вылезать из грузовика, чтобы ощутить тишину подошвами ног. В дубовой роще не было никакой жизни. Гордость и радость Карла была мертва навсегда.
Росток овсяницы тоже исчез. Мы вышли посмотреть, но за ночь она высохла, и остался только коричневый стебель, увядающий в сетчатых тенях голых ветвей. Может быть, Топтун убил её; или, может быть, у неё просто закончилась жизнь, как, казалось, и у всего остального в эти дни.
— Никто вас не винит, — сказал декан факультета почвоведения. Он незаметно подошёл к нам сзади и положил руку Карлу на плечо. — По правде говоря, Карл, у нас были проблемы с финансированием. Я всё равно не уверен, как долго мы могли бы позволить себе поддерживать внутреннее питание. Как вы думаете, может перейти на видеолистья? Или мы могли бы даже попробовать имплантировать на ветви силиконовые бутоны, по крайней мере, на сезон или два. Но не волнуйтесь, мы не собираемся вырубать эти величественные дубы, пока в этом нет крайней необходимости. Они для студентов, словно старые друзья, Карл. Вы знаете, как они называют эту рощу? — Декан посмотрел на меня и подмигнул; думаю, потому, что он решил, что я молода. — Студенты зовут её «Рощей поцелуев»!
— Не важно кто виноват, — сказал Карл. Я никогда не видела его таким подавленным. Я и сама чувствовала себя не очень хорошо.
— Ты должен отправить эту девушку домой, Карл, — сказал лорд Байрон, когда мы остановились на обед. — Как долго она работает у тебя? Гэй, милая, ты когда-нибудь брала больничный?
— Она живёт в оранжерее, — сказал Карл. — И она точно не работает на меня. И оставь её кепку в покое; нет никого, кто любил бы смотреть на лысую голову.
Мы провели вторую половину дня, устанавливая капельницы. Гольф-клуб Delaware Valley — один из самых модных клубов в «Стране садов»[19], и не так много лет назад фервеи, как и зелёные насаждения, были органическими. В этом году мы окончательно проиграли битву за грин. Четверг был крайним сроком для нас, чтобы вывезти наше оборудование, чтобы они могли заложить перматурф.
Карл вёл пикап прямо по фервею, не обращая внимания на сердитые крики и проклятия игроков в гольф. Грин был похож на луну. Карл сердито отвинтил форсунки и фитинги и бросил их в кузов пикапа, но оставил трубы под землёй; они не стоили тех усилий, которые потребовались бы, чтобы вытащить их, по крайней мере, для одного человека, работающего в одиночку. У меня слишком кружилась голова, чтобы делать что-то большее, чем просто смотреть.
— С каждой весной становится всё хуже, — пробормотал Карл, перепрыгивая через последний фервей, через канаву и выезжая на окружную дорогу.
— Ты в порядке? Мне съехать на обочину?
Я засунула два пальца в рот, но не помогло.
В пятницу я едва могла встать. Моя некогда смуглая кожа выглядела бледной, отражаясь в окнах оранжереи. Карл постукивал по стеклу ключом от грузовика. Было уже десять часов.
— Код Восемь, Гейл! — сказал он. — Я завожу грузовик.
Это были Барберы.
— Я не смог понять, что она говорила, — сказал Карл, выруливая на дорогу. Он дал мне аварийную мигалку, чтобы я подключила её и установила на приборной панели. — Но видимо, всё очень плохо. Чёрт возьми, она кричала.
Был ясный, суровый весенний день; небо было жестоко-голубым. Трасса номер один была забита, и Карл включил сирену, а также свет. Он ехал по обочине, одним колесом по асфальту, а другим по выкрашенным в зелёный цвет камням.
К тому времени, как мы добрались до Висперинг Вудс, я поняла, что было уже слишком поздно.
Соседи стояли по краям переднего двора Барберов, наблюдая, как трава становится жёлтой, затем жёлто-зелёной, затем снова жёлтой, мерцая, как алкогольный огонь, тошнотворными волнами. Послышался слабый треск и слабый запах умирания.
— Звук, словно хлопья заливают молоком! — сказал один из детей.
Карл опустился на колени, вырвал пучок травы и понюхал корни; затем он понюхал воздух и посмотрел на меня, как будто впервые.
— Код Десять, — сказал он странно ровным голосом. Разве мы оба не знали, что этот день должен был наступить?