Мне отец рассказал про Абрама,
Потому, что случилось связаться вчера,
И пришла поутру телеграмма.
Первым делом Абрам передал мне привет.
Стал он в Риге теперь знаменитость.
И поведал, что дома опасности нет,
Мы теперь под надёжной защитой.
Были выборы в сейм, и один кандидат:
Это «Блок трудового народа».
Он легко победил и теперь депутат,
Выдвиженец родного завода.
Он большой человек, и почти генерал,
С головой окунулся в работу.
Мне поведал отец, что билеты достал,
Дома будем наверно в субботу.
Я скакала по номеру до потолка,
Целовала от радости папу.
И не верила в счастье такое пока,
Не поднялась на судно по трапу.
Я ликую, ждёт дома уют и покой.
Провожал нас народ у причала.
Марта с пирса, прощаясь, махала рукой,
Я подруге писать обещала.
До стокгольмского порта взялась отвести
Нас подруга на папином «Вольво».
И печально молчала всё время в пути,
Расставанием была недовольна.
25 июля 1940
Наконец-то мы в море, спешит пароход,
Разрывая чужбины вериги.
Показался из дымки знакомый мне порт,
Лучший порт на земле милой Риги.
Мы проходим вдоль мола и старый маяк
Одноглазо приветливо светит,
Разрезая лучами прожектора мрак.
Самый яркий маяк на планете.
Над заливом стоит предрассветный туман.
Моряки суетятся, швартуясь.
На причале рукою нам машет Абрам,
Все рижане на пирсе ликуют.
4 августа 1940
Мы ходили с Абрамом в район маяка
Загорать. Там безлюдно обычно.
Августовское солнце светило пока
Очень ярко, и было отлично.
Пол Европы, объездив, вернувшись, домой,
Посетила любимые дюны.
Набегая на босые ноги волной,
Нас встречали морские лагуны.
Ни единой души на пол мили вокруг,
Нас у самого берега двое.
Я лежала и слышала ласковый звук:
Гомон чаек и шорох прибоя.
Колыбельную моря мне пела волна.
Я наверно чуть-чуть задремала,
Потому, что увидела Марту, она
Мне рукою махала с причала.
Показалось, что кит в бездну моря нырнул,
И волною меня окатило.
Стала, Марта расти, превратившись в гору,
И как туча закрыла светило.
Я открыла глаза, пробуждаясь от сна,
Увидала такую картину:
Только спала с очей у меня пелена,
Надо мною нагнулся мужчина.
Была чёрного цвета рубашка на нём,
Папироса в зубах загорелась.
Было что-то знакомое в облике том
И во взгляде, и в прочих манерах.
Это был Фридрих Штерн, мой нахальный сосед.
В голове у меня прояснилась.
Я не видела Фрица уже пару лет,
Стал он статным и даже красивым.
Не сказав даже «Здравствуй», на тёплый песок,
(Что ещё ожидала от хама?)
Он, снимая одежду, нахально прилёг
Беспардонно напротив Абрама.
Я смотрела на них из-под тёмных очков,
Модный тренд голливудских актёров,
На двоих очень разных на вид мужиков,
И внимала их жаркому спору.
Два самца предо мной распустили хвосты.
Я считала, что в этом их сходство.
Друг на друга смотрели они с высоты,
Выражая своё превосходство.
Я внимала словам и пыталась понять
Речь Абрама о власти народа.
Он твердил: - Лишь рабочий способен поднять
Из руин города и заводы.
Только тот, кто своим беззаветным трудом
В созидании примет участье,
Всё для благо страны, а о личном потом,
Будет в жизни удачлив и счастлив.
Как из многих деревьев слагается лес,
А из слова легенды и саги,
Так общественный труд вызывает прогресс.
Вольный труд – путь к народному благу.
Сложно быть одному, мир сегодня таков:
Зреет злобная лютая клика.
Только вместе с Россией осилим врагов,
Мы в Советском Союзе великом.
Фридрих стал возражать: - Разве можно равнять
Льва с безмозглым беззубым бараном.
Кучу жалких стрелков и могучую рать,
А арийца с ленивым Иваном.
Зайца жалкий удел: лист капустный, морковь –
Это всё, что подвластно косому.
Кто сумеет отведать горячую кровь,
Грешный мир наш узрит по иному.
Справедливость мираж, нет двух равных людей:
Вороватые ромы, вандалы,
Есть великий тевтон и продажный еврей,
И трусливые жалкие галлы.
Должен каждый сверчок знать по росту шесток,
Есть рабыни в гареме и шейхи.
Запад нами повержен, а вскоре Восток
Подчинится Великому Рейху.
Пусть при этом кого-то придётся убрать,
Облачаться не будем в личину.