И совсем не такие процессы.
Что случилось со мной? Я не знала сама.
Получается страсть не химера.
Оказалось: я вовсе не так холодна
Как в объятьях нахального Пьера.
Фрица я не люблю, но рука на спине
Растопило мне сердце как льдину.
Что же будет когда повстречается мне
Настоящий любимый мужчина?
В мыслях я совершила немыслимый грех,
И сгораю теперь от позора.
Что толкало меня? Ожиданье утех,
Или фильм про багдадского вора.
Фридрих вдруг отступил, руку снял со спины,
И отдёрнул достаточно резко.
Вероятно, эксцессы ему не нужны,
И конфликт перед самой поездкой.
Я на пол уронила измятый букет
И в бессилии руки повисли.
Завершается фильм, в зале включен был свет,
И исчезли дурацкие мысли.
А потом мы по парку гуляли втроём,
Я ещё волновалась немножко.
Силуэт маяка отражал водоём,
И светилась на море дорожка.
Фриц понёс несусветный заученный бред,
Я словам тем не очень внимала.
Это было вчера, а сегодня чуть свет
Я была у морского причала.
Фриц у борта стоял, слова молвить не мог,
Я смотрела на сильные руки.
Было в них волшебство. Пароходный гудок
Известил нас о вечной разлуке.
Фриц уплыл и на месте его пустота
Оставалась. Он мне безразличен.
Вспоминалась лишь сильной руки теплота,
Взволновавшая сердце девичье.
25 августа 1940
Знаю я, что у папы когда-то был брат,
Он юнцом укатил в Палестину.
Много бабушка слёз пролила, говорят
Из-за этого блудного сына.
С малолетства он стал увлекаться вином,
И связался с портовою шлюхой.
А когда в землю предков уехал, о нём
Дед не ведал ни слуха, ни духа.
Он вернулся почти перед самой войной,
Без сапог, пиджака и без кипы.
В обветшалой одежде, немного хмельной
Стал похож на преступного типа.
Он Талмуд не читал, а на Тору плевал,
И не жаловал нашего Бога.
Пить вино заходил с моряками в подвал,
Посещать не хотел синагогу.
Предстояла война, Кайзер стал набирать
Почитателей звонкой монеты.
Соломон записался в немецкую рать,
Позабыв о библейских запретах.
Отличился в боях, а потом был пленён.
Громыхал в эшелоне дощатом.
Не доехал в Сибирь, и решил Соломон
Стать отважным российским солдатом.
А потом был под Псковом латышским стрелком,
Воевал как испанский идальго.
Удивлял всех немецким и русским крестом,
И ещё неизвестной медалью.
Он надолго пропал, но вернулся потом,
Весь в бинтах, окровавленных ранах.
С ним какая-то дама с большим животом
В комиссарской тужурке с наганом.
Вскоре с криком и стоном явилась на свет
Удивительно милая крошка.
Через пару недель от той бабы и след
Не остался на пыльной дорожке.
Без неё вероятно земля пропадёт,
Революцию контра задушит.
А ребёнок и так как ни будь, проживёт.
Как-то вырастят добрые души.
Тут и сам Соломон – весельчак и силач
Стал терять богатырскую силу.
Скорбный час наступил, и под бабушкин плач
Соломон лёг в сырую могилу.
На руках у старухи был милый комок,
Не утопишь его как котёнка.
А когда подросло это чудо чуток
Оказалось смышлёной девчонкой.
Наша бабушка Хана была ей как мать,
Её любовью платила Фаина.
А когда старикам довелось умирать
Мой отец стал отцом для кузины.
А недавно нашла тётя Броня – шатхан
Жениха – холостого раввина.
И просила меня, чтобы я и Абрам,
Обеспечили свадьбу Фаины.
Армавирский раввин – ортодокс и хасид
Соблюдал все каноны Талмуда.
Он был мрачен, угрюм и невзрачен на вид,
И не ел не кошерные блюда.
Многократно священный Талмуд прочитав,
Был адептом старинных обрядов.
Был у Фаи весёлый общительный нрав,
Трудно было представить их рядом.
Он был старше её на четырнадцать лет,
А она словно вольная птичка.
Хоть всегда соблюдала Мойсеев завет,
Но, молясь, не была фанатичкой.
Для отца моего Фая была как дочь,
И неволить, её не желая,
Дал подумать. Она проревела всю ночь.
Согласилась с замужеством Фая.
Было ей двадцать два, наполняла весна
Молодое красивое тело.
Но, по мнению старых евреев она,
Засидевшись, давно перезрела.
Мы готовились к свадьбе, Моисей жил у нас.
Дом просторен, нашлось ему место.
А при встрече жених не сводил с Фаи глаз,
Любовался своею невестой.