Вместе с нею росли, но не ведал о том,
Что творится на сердце девицы.
С тем сокровищем, что у Абрама в руках,
Не сравнятся алмазы, рубины.
Вся недолгая жизнь дорогого цветка,
Пронеслась перед взором мужчины.
Дневник Розы Гринберг
(Перевод с иврита)
11 Мая 1940
Я сегодня купила в киоске тетрадь,
Руки тянутся к ручке, чернилам.
Я хочу свои мысли в неё записать.
Всё, что нынче со мною случилось.
Я читала, что люди ведут дневники.
Попадался «Ларец Королевы».
Вспоминают по ним свою жизнь старики,
Ощущением делятся девы.
Нужно выбрать язык, вариант есть любой.
На каком написать я не знала.
Так случилось, что книги читая в запой,
Языков изучила немало.
На латышском со мною отец говорит.
Пьер, приятель, хвалил мой французский.
Знаю польский и идиш, испанский, иврит,
И свободно читаю по-русски.
Понимаю английский и финский знаком,
Знаю датский, эстонский и шведский.
Мне легко разобраться с любым языком,
И когда-то учила немецкий.
Размышляю: какой применить мне язык.
Я решила: иврит очень редкий,
Вероятно, на нём напишу свой дневник.
Это древний язык моих предков…
Подружились мы с Пьером довольно давно,
Пару раз повстречались в Париже.
По музеям ходили, в театр, в кино.
Он хотел познакомиться ближе.
Мне пятнадцать, и я непорочна пока.
Пьер исправить грозился шутливо,
Но когда по колену скользнула рука,
Я её оттолкнула брезгливо.
Довелось мне немало романов прочесть.
Трепетало сердечко порою,
Но мечтала дарить свою девичью честь
Я совсем не такому герою.
Не об этом желала в девичьих мечтах,
И совсем не в такой обстановке.
Не за пять или десять минут впопыхах,
Не в скрипучем «Рено» на парковке.
Я о мыслях таких не могу рассказать
Ни отцу, ни кому-то другому.
Очень жаль, что ушла преждевременно мать,
Неожиданно встретив саркому.
Мой отец для меня эталон и кумир,
Он умён, но всего лишь мужчина.
Он талант, он известный в стране ювелир,
И владелец пяти магазинов.
Ошибается тот, кто считает меня
Избалованной папиной «доцей».
Он меня как рабыню до пота гонял,
Приучая к тяжёлой работе.
Я конечно отказа не знала ни в чём.
Покупал всё, что я пожелаю,
Но часами сидеть заставлял за столом,
Мастерству своему обучая.
Пусть не сразу, но я постепенно смогла
Полюбить ювелирное дело.
Братьев нет у меня, и в отцовских делах
Я сама разобраться хотела.
Всю Европу объездил отец по делам.
Брал с собою меня непременно.
Нас радушно встречали Брюссель, Амстердам,
И Париж, и Женева, и Вена.
Ах! Париж – это город любви и весны,
Невозможно в него не влюбиться.
Будто нету в Европе жестокой войны,
Здесь поют беззаботные птицы.
Накануне мы с Пьером ходили вдвоём.
Записать всё хочу по порядку.
Я решила, что буду писать обо всём,
Для того и купила тетрадку…
Я проснулась сегодня в девятом часу.
Мой отец был ещё в синагоге.
Я гуляла вчера в Сен-Жерменском лесу,
И устала, не чувствую ноги.
Вспоминала, как съели в бистро круассан,
И бродили по улицам с Пьером.
По парижским, ни с чем не сравнимым садам,
По бульварам, проспектам и скверам.
Мы сидели на лавке в саду Тюильри,
Был по-летнему ласковый вечер.
Он мне что-то на ухо шептал о любви,
И обнял осторожно за плечи.
Он прекрасно сложён, словно Бог Аполлон,
Плечи крепки, а в талии тонок.
И глазами стрелял как шалун Купидон
В сердце дам и наивных девчонок.
Голубые глаза, как поверхность озёр,
Словно ивами веки прикрыли.
Жарких губ и десниц негасимый костёр
Подпалил мотылькам много крыльев.
Устоять пред напором искрящихся глаз
Удавалось, наверно, немногим.
О скалу сумасшедших неистовых ласк
Разбивались сердца недотроги.
Знаю я: всё когда-то бывает впервой,
И мгновения эти храним мы.
Я подняла глаза, он навис надо мной,
Губы Пьера сомкнулись с моими.
В представленье моём, по рассказам подруг,
По спектаклям, кино и романам,
Будет нежного сердца усиленный стук,
И рассудок покроет туманом.
Но, увы! Ожиданиям всем вопреки,
Не случилось ни то, ни другое.
Не порхали в груди у меня мотыльки,
И совсем не накрыло волною.