Всё кружится, как будто я пила вино,
Приподняла своё одеяло.
Я одета в какой-то цветной балахон,
Всюду строчка видна кружевная.
Мне уютно тепло, только, кажется он –
Это чья-то сорочка ночная.
Никогда не носила чужое бельё,
Не любила чужие постели.
И другим надевать не давала своё,
Щепетильна всегда в этом деле.
Незаметно стихал в голове ураган,
Прояснялось немного сознанье.
Я схватилась за грудь, не найдя талисман,
Погрузилась в воспоминанье…
Как нашкодивший кот Фриц стоял визави,
И разглядывал голое тело.
Со слезами в очах он молил о любви,
Обещал уберечь от расстрела.
Я совсем не стеснялась своей наготы,
И сказала ему, не робея:
- Не за доблесть тебе нацепили кресты,
А за смерти невинных евреев.
Можешь ты надругаться, способен убить,
Я готова к жестокой расправе.
Чем такого слюнтяя как ты полюбить,
Лучше сдохнуть в холодной канаве.
Вспоминала, как мир погружался во мрак,
Я тонула в подземном чертоге.
Отдаляется лай озверелых собак,
И двуногих, и четвероногих.
Постепенно умолкло журчание вод,
Растекались кровавые реки.
Стало тело девичье холодным как лёд,
И закрылись замёрзшие веки…
Что случилось, где я? Ничего не пойму,
Свет едва проникает в темницу.
Вдруг какая-то тень показалась сквозь тьму,
Я услышала скрип половицы.
- Ты не спишь? – человек осторожно спросил,
И поправил на мне одеяло.
Но ответить ему просто не было сил,
Я вопросы ему прошептала:
- Кто ты? Что за гудки вдалеке?
Кто надел на меня эту тряпку?
- Я Андрэ, ты лежишь у меня в маяке,
Расскажу всё тебе по порядку.
Я с холма наблюдал, взяв бинокль морской,
Грязь месили продрогшие ноги.
Вас из гетто вели, будто скот на убой,
Вы безропотно шли по дороге.
Я смотрел, как нагую толкнули в овраг,
Не желая потратить патроны.
Реагировал смехом подвыпивший враг
На стенания, крики и стоны.
Я всю ночь провозился в глубоком яру,
Шевелилась земля и гудела.
Среди трупов тебя отыскал поутру,
И извлёк бездыханное тело.
Не сезон для прогулок в ночи нагишом
В феврале под дождём моросящим.
Я накрыл твоё тело рыбацким плащом,
Защитив от ветров леденящих.
Ты уже не могла ни стонать, ни дышать,
И сердечко почти не скучало.
Мне пришлось осторожно тебя спеленать,
Я не помню, где взял одеяло.
Я доставил тебя на старинный маяк.
Ты жива, я тебя отогрею.
Мне иначе спасти не удастся никак,
Здесь почти не осталось евреев.
Я поклялся себе в ту проклятую ночь,
Что спасу от любого мороза.
Все преграды и козни смогу превозмочь,
Отогрею прекрасную Розу.
- А откуда ты знаешь, что Розой зовут?
Разве мы были раньше знакомы?
- Я рыбак, и частенько похаживал тут,
Приносил свой улов прямо к дому.
Ты по саду обычно гуляла одна,
И держала тетрадку под мышкой.
Тут высокий маяк осветила Луна,
И взглянув, я узнала парнишку.
Я не знала, что имя у парня Андрэ.
Он нелеп, нос расплющен по-бычьи.
Абсолютно невзрачен, а рыбье амбре
От него исходило обычно.
Пред глазами всплывал мой цветной балахон,
Я на обе щеки покраснела.
И смутилась, умолкнув, подумав, что он
Одевал обнажённое тело.
Сердце билось в груди, колотясь о ребро.
Что себе возомнил он, не знаю.
Чем придётся ему заплатить за добро,
Стало жутко, платёж представляя.
Предо мной промелькнула судьба колобка.
Зайцы, волки, медведи в берлоге.
Я опасности все избежала пока,
Но похоже лиса на дороге.
Я ушла от жуира, любителя тел,
Пьеру я не поддаться сумела.
Я видала, как он вожделенно хотел
Записать в свой актив моё тело.
А потом был Абраша, любимец отца,
Будто шмель увивался всё лето.
Он на фронте и я избежала венца,
Хоть меня он любил беззаветно.
А фашисту сказала решительно: - нет, -
Оттолкнула проклятого гада.
Не взяла из кровавых ладоней букет,
И отвергла исчадие ада.
А теперь на пути возникает рыбак,
И его примитивная ласка.
Я во власти его, а за стенами враг,
И, похоже, кончается сказка.
Вот подходит к кровати нелепый чурбан.
Очи бегают, он что-то ищет.
Вот сейчас он обхватит мой девичий стан,
И накроет огромной лапищей.
Он вдруг резко шагнул, и присел на кровать.
Я не поняла, что это было.
Он в обложке лазурной подал мне тетрадь,