Я обидела юношу, злюка.
Рядом в печке буржуйке огонь догорал,
И меня как младенца баюкал.
22 Февраля 1942
Я проснулась, в окошке серебреный свет,
Согревал по-весеннему щёку.
Огляделась, Андрея по-прежнему нет,
Потянулась, вздыхая глубоко.
Было скучно, но днём появился Андрэ,
Весь взъерошенный, хмурый, небритый.
Он принёс мне уху и картошку пюре,
Я всё съела с большим аппетитом.
Он взглянул на меня, улыбнулся без слов,
И оставил мне спички и свечку.
А потом внёс приличную вязанку дров,
Распалил охладевшую печку.
Прометея подарок в печи запылал,
Сразу стало тепло и уютно.
Пред глазами вставал пароходный причал,
Вспоминались отец и каюта.
Это были последние мирные дни,
И последние проблески счастья.
А потом появились враги, и они
Нашу жизнь разорвали на части.
1 марта 1942
Я лежу одиноко в коморке своей.
День пришедший и прошлый так схожи.
Было грустно и сыро вчера от дождей,
Повторится сегодня всё тоже.
Так я думала утром, и ждала беды,
Только день стал приятным сюрпризом.
Он наполнился плеском горячей воды,
Исполнением женских капризов.
Близ кровати стоял небольшой чемодан,
Я его осторожно открыла.
В нём лежали бельё и цветной сарафан,
Полотенце, расчёска и мыло.
Я о ванне и душе мечтала порой,
Сколько времени тело не мыто.
Появились ушаты с горячей водой,
И огромных размеров корыто.
Я в своём дневнике не могу передать,
Как от радости вспомнила тору.
Словно с неба сошла на меня благодать,
И проникла мне в каждую пору.
Оживляла вода, как целебный бювет,
И текла по груди, по колену.
Очищение тела и дум в голове
Ощущала сквозь мыльную пену.
Много бань я видала по знатным дворам,
И не раз доводилось мне мыться
В гётеборгском басту́ и стамбульском хама́м,
В русских банях и саунах Ниццы.
Не в диковинках мрамор отелей любых,
Дорогие купальни в Лозанне.
Мыться в ваннах дворцовых из кранов златых,
Много хуже, чем в ржавой лохани.
Подставляю лицо под волшебный фонтан,
И другого блаженства не знаю.
Если б видел в корыте меня Тициан,
Написать бы хотел как Данаю.
Улыбаюсь, представив себе полотно,
Как Русалка встаёт из корыта.
Так из пены морской выходила давно
По песчаному дну Афродита.
Ручейки заструились по чистым щекам,
По лицу и по телу фемины.
Пряди мокрых волос прилипали к соскам,
И бокам обнаженной Ундины.
Полотенце коснулось горячей груди.
Встрепенулась, и жить захотела.
Наконец я согреться смогла изнутри,
Кровь свою, разгоняя по телу.
Об одежде подумал любезный Андрей,
Притащил целый ворох обновок.
Наготу захотелось прикрыть поскорей,
Стать уверенной девушкой снова.
Неуютно свою наготу ощущать,
И лежать в одеянии Евы.
Захотелось одеться, покинув кровать,
И ходить, как обычные девы.
Был бюстгальтер велик, подбирался на глаз,
Для груди слишком много простора.
А таких панталонов не носят сейчас.
Комбинация в самую пору.
Не смотря ни на что, угодил мне Андрей,
Я не знаю на что он готовый?
Как сумел раздобыть столько женских вещей
И белья, а тем более новых?
Он мужчина, конечно, и в моде профан.
Как старухе принёс панталоны.
И ему невдомёк, что зимой сарафан
Не подходит совсем по сезону.
Разве трудно понять, что чулки на ногах
Без подвязок не будут держаться.
От мужчин мало проку в тряпичных делах,
Дамы сами должны одеваться.
Только я всё равно благодарна ему.
Я обычною девушкой стала.
Всё что делает он с пониманьем приму,
Быть не вежливой мне не пристало.
3 марта 1942
Регулярно Андрей убирает за мной,
Каждый день мне приносит обеды.
Но при этом всё время молчит, как немой,
Будто скован молчанья обетом.
Он приносит мне воду, зубной порошок,
Но при этом молчит, словно рыба.
Наклоняясь, чтоб взять под кроватью горшок,
Надо мной нависает, как глыба.
Неулыбчив совсем и скупой на слова,
Весь какой-то печальный и хмурый.
Велика непомерно его голова,
Он нелепый, с нескладной фигурой.
В светло-карих глазах хладный отблеск луны,
И побитая оспою кожа.
Будто в нём отпечаток кокой-то вины,
Но меня уважает, похоже.
У него непричёсанный сумрачный вид,
Что-то есть неприглядное в виде.