И отметилась вздохом глубоким.
Растекался по телу приятный бальзам,
Я отдёрнуть ладонь не хотела.
Он мозолью своей царапнул по рукам,
И губами коснулся несмело.
Это даже нельзя поцелуем назвать.
Сколько это продлилось, не знаю.
Будто пальцы мои захотел посчитать,
Каждый перст осторожно лаская.
Я пишу, а ладошка дрожит до сих пор.
Всё равно не уснуть мне в постели.
Он в душе распалил негасимый костёр,
И сердечко стучит еле-еле.
6 апреля 1942
Целый день ожидала Андрея визит,
Словно годы тянулась разлука.
Он опять предо мной в этот вечер сидит,
И целует горячую руку.
Пальцы снова пытается он сосчитать,
Их, массируя пальцем немножко.
Убедился, что их, как и прежде – по пять
На обеих обмякших ладошках.
Долго был этот дивный волшебный полёт
Рук девичьих, горячих как печка.
Но в груди у меня всё танцует фокстрот,
И кричит от восторга сердечко.
7 апреля 1942
Новый день, и опять начинается он
С пересчёта перстов на деснице.
Вновь в груди у меня заиграл патефон,
Голова как пластинка кружится.
Незаметно уста, по предплечью скользя,
Пробирались всё выше и выше.
Ах! Куда заведёт нас такая стезя,
Неужели до самых подмышек?
Хорошо, что на мне голубой сарафан,
Лиф с узором достаточно крупным.
Он имеет один замечательный фант –
Вся рука поцелуям доступна.
Сердце рвётся наружу, и словно поёт,
Как щегол переливом обильным.
Я не знала, что девичье тело моё
Так чувствительно к ласкам тактильным.
Мне ответить не сможет сионский мудрец:
Почему обострённые нервы
Обнаружить не смог покоритель сердец,
И Абраша – скромняга примерный.
А какой-то невзрачный и нищий рыбак
Распалить умудрился желанья.
Волшебством, вероятно, сумел сделать так,
Что горю в предвкушении лобзанья.
8 апреля 1942
Ожидая его, я спекла пироги,
Повздыхала, скучая немного.
Улыбнулась радушно, услышав шаги,
И встречала его у порога.
Расстегнуть не успел свой рыбацкий наряд,
И пропахшую рыбой ветровку,
Как припала к нему от желанья горя,
И к груди прислонила головку.
Осторожно погладив меня по кудрям,
Он обнял, отпускать не желая.
Как мне жаль, что доверилась глупым страстям,
И за это себя презираю.
Просыпаться приходиться всем поутру,
Выходить из ночного дурмана.
Сердце редко девчонок приводит к добру,
Чаще тонут в пучине обмана.
Я должна быть умна, и дружить с головой,
Не попасться в любовные сети.
Но когда по спине он погладил рукой,
Обо всём позабыла на свете.
Словно ток пробежал по рукам, по ногам,
Заземляясь губами на шее.
Я забыла про стыд, я забыла про срам,
И упала в объятья Андрея.
Я гадала, где кончится путь этих губ,
До чего доведёт вожделенье?
Как мне был поцелуй этот ласковый люб,
И хотелось других ощущений.
Но, увы, в этот вечер Андрей не спешил,
Вопреки ожиданьям девицы.
Распаляя желанья мятежной души,
Он позволил душе охладиться.
Он меня как кузнец разогрел до красна,
И покинул, оставив в покое.
Я лежала в кровати, но не было сна,
И внимала раскатам прибоя.
Наконец-то волна усыпила меня,
Причесала немножечко душу.
Как Нептун, забавляясь, стучит по камням,
Можно вечно, наверное, слушать.
9 апреля 1942
Посейдон разошёлся, устроив прилив.
Я проснулась и долго лежала.
Вечер прошлого дня, на минуты разбив,
В голове прокрутила сначала.
Почему он не стал продвигаться вперёд?
Размышляла я снова и снова.
Мог легко надкусить созревающий плод,
Я была на безумство готова.
Вероятно, потом бы корила его,
А себя проклинала бы пуще,
Осознав, что теперь не вернуть ничего,
И жила в настроенье гнетущем.
Вот теперь не пойму, как к нему отнестись,
С благодарностью или обидой.
Поругаться, устроив «весёлую жизнь»,
Или встретить с приветливым видом.
10 апреля 1942
Проклиная себя, проклиная тюрьму,
Я корила себя за беспечность.
Но когда он пришёл, я метнулась к нему
И безмолвно обняла за плечи.
Он, невольно напрягшись, прижался к щеке.
Сжал в объятьях, не чувствуя силы.
А когда он к моей прикоснулся руке,
Я куда-то буквально поплыла.
В голове у меня понеслась карусель
От его поцелуев и ласки.