Я наверно на свете такая одна.
Дамы тают в руках у мужчины.
Бессердечна, бесчувственна и холодна,
Словно айсберг, холодная льдина.
Ото льда губ моих он немного поник,
Стал каким-то на редкость угрюмым.
Для того я решила писать свой дневник,
Чтоб себе объяснить что случилось.
А случилось, что я не такого ждала.
Не об этом писали романы.
Не хочу, чтобы мной овладел ловелас,
Новым подвигом стать Донжуана.
Я по книгам сложила другой идеал,
На любимчика дам не похожий.
Я хочу, чтобы он мне всю душу отдал,
А в ответ я отдам ему тоже.
Я считаю, что это прекрасный обмен –
Всё что дал, остаётся с тобою.
Для любимой себя отдаёт джентльмен,
А она отдаёт ему вдвое.
Я наивна, и жизнь для меня как кино,
Начиталась романов Толстого.
Только пошлость и грязь не приму всё равно,
Вижу мир как Наташа Ростова.
Я хочу быть любимой и верной женой,
И готова любить как Наташа.
Чтоб домашний уют и душевный покой
Переполнил семейную чашу.
Но мужчина как Пьер – ловелас и жуир -
Раб желаний, страстей и экстаза.
Не способен принять, многих женщин кумир,
От какой-то девчонки отказа.
Пьер в машине меня попытался обнять,
Положив мне десницу на ногу.
Я невольно его оттолкнула опять.
Он сурово молчал всю дорогу.
Вечерело, когда я входила в отель.
Попрощавшись, я руку пожала.
Вся в слезах я забилась в девичью постель,
И не грело меня одеяло.
Не сомкнула очей, и дрожала всю ночь.
Что мне делать с собою такою?
Извелась, и была бы метнуться не прочь
С башни Эйфеля вниз головою.
Мне казалось, что счастью приходит конец,
В жизни не было горше момента.
Вдруг без стука вошёл в мою спальню отец.
Я не помню таких прецедентов.
Он с порога сказал, и присел на постель:
- Начинается бойня большая,
Разбомбила вчера Амстердам и Брюссель
Злого Геринга хищная стая.
А сегодня пошли в наступленье войска,
Гитлер стал на кривую дорогу.
Но сражается Бельгия храбро пока,
И британцы спешат на подмогу.
А французов тевтонцам сломить не дано,
Как к австрийцам войти без помехи.
Не удастся пройти им рубеж Мажино,
Это им не поляки и чехи.
Он ещё говорил о каких-то делах,
О бомбёжках по Антверпену.
Для меня это были пустые слова,
В сердце боль и другие проблемы.
Я страдала, что вовсе не ноет оно.
Может быть, я когда-то созрею.
Вероятно, любить мне мужчин, не дано.
Пуст кулон одинокий на шее.
Мне отец подарил медальон золотой,
В нём должно быть какое-то фото.
Но пока он весит на цепочке пустой,
И не ведаю: будет ли кто-то?
Я о нём забываю порой в суете,
Может быть, сможет он пригодиться.
А пока что без дела весит в декольте
Возле сердца пустого девицы.
Душу режет тоска, как дамасская сталь.
Размышленья с сомненьями спорят.
К сожаленью пустую девичью печаль
Не затмило всеобщее горе.
Глубину и трагедию в этой войне
Я уже ощутила немножко.
Суету, беготню, словно гром в тишине
Услыхала под звуки бомбёжки.
Но пока не вошла в мою душу война,
Не постигла её головою.
Чашу горькую я не испила до дна,
И меня беспокоит другое.
Что мне делать? Ведь я словно бочка пуста,
Как этюд без холста и без рамы.
Как бездумная тварь безнадёжно проста,
Не такая как прочие дамы.
Впрочем, как мне узнать, что на сердце у них,
И парят ли Амуры над ними?
Я читала роман и лирический стих,
В них герои нежны и ранимы.
Но по книгам об этом судить нелегко,
В жизни люди гораздо циничней.
И до ангельской кротости им далеко –
Все немного черствей, прагматичней.
Кто видал, как сбываются грёзы, мечты,
Происходят желанные встречи?
Но обычно шипы обрамляют цветы,
И они лепестков долговечней.
Как красиво порой о любви говорят,
И искрятся у девушек очи.
Но как часто печальный потупленный взгляд
У невест поутру после ночи.
Вероятно, и им хорошо так, как мне
От свиданий, помолвок, венчаний.
Вот и ищут порой развлечения вне:
Вне семьи, вне любви, вне страданий.
Эти мысли на сердце легли как бальзам.
Залечили тоску и печали.
Мне наскучил вояж по чужим города,
И хочу быть на рижском причале.
Я об этом, о доме мечтаю давно.
Для меня дом не просто строенье.
Натянув на себя простыни полотно,
Я усну, отметая сомненье.
14 мая 1940