Застучали сердца у двоих в унисон,
Разгораясь любовным пожаром.
Раскрывались уста, как весенний бутон,
Наливаясь медовым нектаром.
Он запоем сосал из доверчивых уст,
Сладкий мёд моего поцелуя.
Раздавался костей обнимаемых хруст,
Что сердечко девичье волнует.
Мне казалось, что я обитала в раю,
Ухватившись за синюю птицу.
Он вздохнул, и могучую руку свою
Положил на мою поясницу.
Он всё время находит на теле моём,
Новый остров, волнующий душу.
Так ликует моряк, бороздя водоём,
Отыскав неизвестную сушу.
Он ладонью своей, перейдя перевал,
Мял меня, словно сдобное тесто.
Сколько раз он как громом меня поражал,
Добираясь до нового места.
До сих пор я понять не могу в чём секрет?
Тело всё от коленей до мочки
От желанья горят, и мне кажется – нет
У меня нечувствительной точки.
Может быть, обострил моё тело маяк,
Или то, что спаслась я счастливо.
Я не верю, что этот невзрачный рыбак
Мог со мной сотворить это диво.
Не бывавшим в аду, никогда не понять,
Как прекрасны деревья и кроны.
Мне почить довелось, но вернулась опять
Из холодных объятий Харона.
И поэтому всё для меня новизна,
Пью запоем все радости жизни.
Осушу удовольствия чашу до дна,
Пусть забудет душа укоризну.
Что мне божий запрет, и людская молва.
Я для них разлагаюсь в овраге.
Нет запретов теперь и любые слова
Не стесняюсь доверить бумаге.
Люди сами придумали глупый завет,
Ведь Талмуд это просто бумага.
Ничего на планете запретного нет,
А любовь – наивысшее благо.
И не важно, одобрил ли это раввин,
Всё, что искренне, то благородно.
Если сердце вознёс над землёй цепеллин,
Значит Богу такое угодно.
Прочь сомнения, пусть заласкает Андрей,
Всё кипит в растревоженном лоне.
Я теперь, по прошествии нескольких дней,
Снова таю в горячих ладонях.
15 июня 1942
Сколько дней ничего не хотелось писать,
Была в жизни другая забота.
По привычке сегодня достала тетрадь,
Но писать всё равно неохота.
Ни в одном языке не отыщется слов,
Чтобы внятно поведать что было.
То, что с телом моим сотворил рыболов,
Не доверишь перу и чернилам.
Это всё мне припомнить удастся едва,
Весь каскад в миллион поцелуев.
Если кто-то вам скажет, что нет волшебства,
Вы не верьте – оно существует.
Разве это не чудо – по взмаху руки,
В жаркий день прекращается стужа.
Начинают порхать в животе мотыльки,
Сердце рвётся из тела наружу.
Очень долго рыбак надо мной колдовал,
Направляя тропинкою к раю.
Поцелуй нежных губ – это был первый вал.
Сколько дней он продлился, не знаю.
25 июня 1942
Нынче взял он за талию сильной рукой,
Покорилась ему недотрога.
Оказалось, что вал это только второй,
Но до шторма осталось немного.
30 июня 1942
Помню, как налетел на меня третий вал.
От него увернулась проворно.
Это был настоящий неистовый шквал,
Новый шаг в направлении шторма.
От него я бурлила внутри как вулкан,
Всё клубилось парами, кипело.
Я не помню, как с плеч соскользнул сарафан,
Водопадом, стекая по телу.
Нагота. Что для женщин бывает страшней,
Чем раздеться не пред эскулапом.
С замиранием сердца смотрю как Андрей,
Обнажает медвежьею лапой.
Так как рыцарь не может прожить без коня,
Без меча он не в силах сражаться,
Так для женщин одежда важней, чем броня,
Помогает не быть, а казаться.
Юным дамам не сладко итак на войне.
Брать трофеи древнейший обычай.
А без платья она беззащитна вдвойне,
Может стать очень лёгкой добычей.
Даже если Амуры витают над ней,
И пред нею любимый мужчина,
Всё равно ощущают себя как трофей,
Без одежды, оставшись фемины.
Хоть меня обнажил тот, кто мною любим,
И сжимает в железных объятьях,
Я стесняюсь стоять в неглиже перед ним,
И спешу оказаться в кровати.
Мне гораздо уютней, намного теплей
Укрываться своим одеялом.
Словно мумия древних шумерских царей,
Я по шею себя спеленала.
15 июля 1942
Но сегодня из вороха тряпок достал,
Нависая огромной скалою,
Налетевший четвёртый неистовый вал,
Осторожно накрыв как волною.
Буквы пляшут мазурку в моём дневнике,
Под пером быстро сохнут чернила.
Много дней налетают валы в маяке,