Славный город дождём прослезился.
Парижане по лужам скользили как тень,
В ожиданье немецкого плена.
Это был самый чёрный для Франции день –
Праздник подлой трусливой измены.
Видно Галлы такие, как Пьер молодцы,
И герои лишь с дамой в кровати.
В том французы гораздо отважней овцы,
Чтоб к девицам залазить под платье.
Вдоль дороги шагала французская рать,
Больше схожа на стадо баранов.
Оказалось – они мастера удирать,
В гимнастёрках испачканных, рваных.
Заливались зенитки как псы близ Орли.
Шли солдаты гурьбой вдоль дороги.
Только вместо винтовок у них костыли
Из подмышек торчали у многих.
Ситроен наш катил по зелёным холмам.
Словно зайцы бежали герои.
Повернули на запад, Версаль и Ле-ман
Остаётся у нас за спиною.
17 июня 1940
Мы вчера оказались в порту Сент-Назер,
А сегодня явились к причалу.
Нас на пристань пустил молодой офицер.
Там собралось народа немало.
Было много на пирсе британских солдат,
И бойцов из бригады де Голля.
Напряженье росло, приближался закат,
Волновался народ поневоле.
А на рейде стоял на парах теплоход,
Звук гудка, издавая протяжный.
И к нему устремился на лодках народ,
На баркасах, судах каботажных.
Мы на судне «Ланкастрия», люда не счесть.
Настоящее столпотворенье.
На какой-то бочонок удалось присесть,
И дневник свой писать на коленях.
Скрежет якорной цепи – предвестник пути,
Вскоре выйдем в открытое море.
Не известно: удастся ли пристань найти,
Ждёт спасение нас или горе?
Мир уходит на дно. Где спокойно сейчас?
Нет нигде на планете спасенья.
Шар земной превратился в огромный фугас,
И взорвётся в любое мгновенье.
Говорил мне отец, что и дома у нас
Происходят престранные вещи.
А в Маслёнках устроил советский спецназ
Инцидент, и готовит нам клещи.
У границы советские танки стоят,
И страну оплетают вериги.
Не сегодня, так завтра советская рать
Будет топать по улицам Риги.
Не возможно бежать ни назад, ни вперёд,
Сила стала заменой закона.
Остаётся надежда, что наш теплоход
Отвезёт в безопасную зону.
Только есть ли такая сейчас на земле?
Перед Господом людям не стыдно?
Мир в руинах от бомб, от пожаров в золе,
И конца этой бойне не видно.
Мой отец был мальчишкой в «большую войну».
И видал, как людей убивают.
А когда он подрос, довелось и ему
Брать винтовку, завет нарушая.
Молодые евреи – пол сотни ребят,
Не давали творить беспредела.
И боялись погромщики этот отряд,
Банда трогать евреев не смела.
Но сейчас всё, пожалуй, гораздо страшней,
Столько взялось мужчин за винтовки.
Невозможно спастись от свирепых зверей,
Не помогут любые уловки.
Люди просто хотят жить, и деток рожать,
Их растить, окружая любовью,
Но приходит заморская лютая рать,
И страна умывается кровью.
Череде этих воин не видно конца,
Погибают невинные дети.
Неужели всё это по воле Творца,
Происходит на нашей планете?
Где же милость его, где его доброта?
Сколько можно терпеть Люцифера?
Или свойство Его – слепота, глухота,
А могущество только химера?
Божью власть заменили законом волков.
Может просто Всевышнему надо,
Чтобы люди узнали все девять кругов,
И прошли лабиринтами ада?
Или просто ему наплевать на людей,
И в фаворе всегда оккупанты?
Он карать, не намерен двуногих зверей,
Соплеменников Гёте и Данте?
Он скорее невинных готов покарать,
И накажет меня за крамолу.
Начинается качка, непросто писать,
Наш корабль проходит вдоль мола.
23 июня 1940
Я открыла глаза, и смотрю сквозь туман.
Потолок как в больничной палате.
Я сжимаю рукой на груди талисман.
Я в каком-то цветастом халате.
Вспоминать начинаю, что было со мной:
Крики чаек звучат как тревога.
Белоснежный корабль скользит над волной,
До спасенья осталось немного.
Через час или два, в крайнем случае, три,
Будем где-то в порту швартоваться.
Что потом? Я не знаю, отец говорит:
- Будем как-то домой добираться.
Как прекрасно, ведь в этих наёмных домах,
Мне всегда не хватало уюта.
Надоело мне спать на чужих простынях,
По отелям, купе и каютам.
Огляделась, туман постепенно прошёл,
Вспоминаю про всё по порядку.
На локтях поднялась, посмотрела на стол: