Он стоял и молчал, потеряв речи дар,
С малолетства не видел нагою.
Он смутился и вышел из комнаты прочь.
Промелькнуло во взгляде отцовском
Восхищение мною, и гордость за дочь.
Он доволен был этим чертовски.
Наконец-то причёску закончила я,
Волос мой был чернее, чем сажа.
Он девичье лицо хорошо оттенял.
Я шкатулку взяла с макияжем.
Не люблю разрисованных краскою лиц,
Словно клоунов и попугаев.
Мне не нравятся тени, лишь тушь для ресниц,
Чтоб глаза подчеркнуть применяю.
Взяв помаду, немного подкрасив уста,
И чуть-чуть подрумянив ланита,
Превращается в зеркале девушка та,
Словно в сказочном сне в Афродиту.
В красном узеньком платье мой девичий стан,
Туфли пряжкой златою сияют.
По паркету, ступая, иду в ресторан,
Где на ужин отец поджидает.
Мой отец восседал за накрытым столом,
В кабинете отдельном приватном.
Я к нему подошла и сказала: - Шолом.
Он мне кресло придвинул галантно.
А потом мы с ним ели и пили, вино
Пузырилось в хрустальном бокале.
Так чудесно мне не было очень давно,
С той поры, как фашисты напали.
От меня он не в силах был глаз оторвать,
И сказал комплимент неумело,
Что красавица я, и похожа на мать,
За пол года совсем повзрослела.
8 июля 1940
Я скучала неделю, однако вчера
Познакомилась в холле с соседкой.
А сегодня мы с ней поболтали сутра,
Марта Бёрг - настоящая шведка.
Было просто с ней общий язык отыскать.
Задавала вопрос по-немецки.
А при этом прекрасно могла понимать
То, что сказано было по-шведски.
Очень разными внешне Господь нас создал.
Я брюнетка, а Марта блондинка.
Я быстра, непокорна как ветер меж скал,
Марта мягкая, словно пушинка.
Я летела вперёд, будто конь вороной,
Кровь кипит, а во взоре зарница.
Марта мелкой трусцой семенила за мной
Белогривой как снег кобылицей.
У меня не по возрасту пышная грудь,
Бёдра словно приморские кручи.
А её даже негде парням ущипнуть,
Бёдра узки, а плечи могучи.
Обойтись бы подружка могла без белья.
Мне она по секрету сказала,
Что в бюстгальтер наложена куча тряпья,
Чтоб под свитером что-то торчало.
Я ей ростом едва достаю до плеча,
Мне б чуть-чуть подрасти, не мешало.
А она словно башня, труба, каланча,
Как маяк у морского причала.
Я была горяча, а она холодна.
Мне хотелось сердечных волнений.
Было её восемнадцать, однако она
Относилась к мужчинам с презреньем.
Через пару часов откровенных речей,
Рассказала мне Марта на ушко
О себе очень много интимных вещей,
И совсем не стыдилась подружка.
Оказалось, что был у неё паренёк.
Очень нежно её обнимая,
Он, казалось, любил и валялся у ног,
Благосклонность её ожидая.
Так, наверно, бывает у девушек всех,
Нами движут наивные грёзы.
Любопытство толкает девчонок на грех,
А потом удивленье и слёзы.
Тот, кто в грёзах был добрый и ласковый муж,
Говорил так красиво, что любит.
Оказался нелеп, тороплив, неуклюж,
Не тактичный, нахальный и грубый.
Послевкусье бывает всегда у вина.
Часто сахар становится перцем.
После ночи такой ощущает она
Пустоту и отчаянье в сердце.
Не таким представлялся до этого акт,
Всё так ярко в романах воспето.
Ожидался балет, а случился антракт,
И совсем не такое либретто.
Марта мне рассказала как парень её,
Задрожал, оказавшись в постели.
Так спешил, что порвал ей чулки и бельё,
А когда он добрался до цели,
То забыл даже платье и пояс ей снять,
Начал дёргать, не чувствуя силы.
Постарался скорей повалить на кровать,
Словно всадник вскочил на кобылу.
Это даже нельзя поцелуем назвать,
Вместо ласки, любви и интима,
Стал, как гриф своим клювом добычу клевать.
Было больно и очень противно.
Этот парень желанен ей был и любим,
А теперь ощущения были,
Будто в чём-то она провинилась пред ним,
И за это на кол посадили.
Он ревел и хрипел, будто стая горилл,
Начал дёргаться, словно в припадке.
А потом чем-то липким её окропил.
Стало Марте противно и гадко.
Он пыхтел, как прошедший сто вёрст паровоз,
Но не это её поразило.
Боль прошла, гнев исчез, оскорбило до слёз
То, после с любовником было.
Обессилив, он рядом упал на кровать.
Не сказал ей ни слова мужчина.
Через пару минут он устроился спать,