Из тех, кто собрался в доме Ковачей, Пола больше всего интересовал Хэмилтон Тэрнер — первый, так сказать, живой коммунист, которого он видел своими глазами. Он, пожалуй, ожидал, что Тэрпер похож на Фарли О’Брайена — эдакий мрачный, злобный тип, на всех рявкает, будто подзатыльники раздает, а его товарищи в ответ поспешно салютуют сжатыми кулаками и со всех ног бросаются выполнять его указания. Такая картина всегда появлялась перед его мысленным взором, когда он слышал слова «коммунистическая дисциплина». Что ж, может быть, где-нибудь так и есть, но здесь, в Реате, «красная дисциплина» оказалась не более чем солидарностью чувств: общей ненавистью к деспотичной власти и симпатией к ее жертвам, к которым они теперь причислили и его, Пола. Зато другая сторона с ее отрядами вооруженных полицейских и заграждениями из пожарных шлангов сразу наводит на мысль о военной диктатуре. Тревожный вывод, и все-таки… все-таки, наверное, это неизбежно. Наверное, для просвещенного меньшинства нет другого пути удержать с трудом завоеванные рубежи прогресса, пока отставшее большинство не нагонит его. Стремясь удержаться у власти, они борются против любой реформы, которая может ослабить их влияние, но, укрепляя свою власть, они увековечивают жесточайшую несправедливость и лишения, которые в свою очередь вызывают социальные катаклизмы.
К счастью, этой войне между имущими и неимущими не позволяют дойти до ее логического завершения. Пол благодарил бога за то, что он один из тех, кто волею судьбы оказался среди множества простых людей, отстаивающих идею организованного прогресса: ограничение власти, но не ненависть к ней, помощь и внимание к неимущим, и не отождествление себя с ними, как у Хогарта, позицию которого Пол мог бы определить так: «Мое место рядом с этими людьми, правы они или нет». По мнению Пола, эта слепая приверженность Фрэнка отдавала шовинизмом и была так же безнравственна, как лозунг: «Это моя страна, права она или нет».
Они с Фрэнком обсудили (по настоянию Фрэнка) свои политические разногласия в первую же встречу, в понедельник, перед визитом к судье Беку. Фрэнк представился как «гуманист, марксист и демократ — просто демократ, а не член демократической партии», а Пол как «республиканец — не просто республиканец, но еще и член республиканской партии, — линкольн-джефферсоновского толка». Пол только потом понял, как забавен был весь тот разговор — стремясь точнее определить точку своих расхождений, они выбрали вопрос более чем семидесятилетней давности: отношение Линкольна к рабству и его отмене. Пол защищал решения Эба как единственно верные в той обстановке, колебания, нерешительность тут ни при чем, настаивал он, Линкольн крепко оседлал подвижную, беспрестанно изменяющуюся реальность, которая сбрасывала куда более искусных ездоков. Фрэнк, напротив, причислял себя к одержимым приверженцам аболиционизма, опередившим свое время мечтателям, с которыми Линкольн пришел к согласию (как придут в конце концов и члены республиканской партии). Пол рассмеялся.
— Я готов согласиться хоть сейчас, мистер Хогарт, если вы объясните мне, как на практике материализовать ваши мечты об идеальном устройстве общества. Другими словами, главное различие между нами — не в конечных целях, а в средствах их достижения. Однако я смею надеяться, что в жестокой реальности судебного заседания вы не позволите себе руководствоваться призрачными видениями.
В плане теории к согласию они так и не пришли. Тем не менее выработали, как определил это Фрэнк, «платформу единого фронта», Пол выразился проще — «достигли компромисса», а уточненная совместными усилиями формулировка гласила: «компромисса в тактике, но не в принципах».
Пол будет считаться авторитетом во всем, что касается законов, суда и судопроизводства, а вот вне стен суда и в особенности на предсудебной стадии — в организации общественного мнения, в определении генеральной линии действий, в связях с прессой — значительный опыт Фрэнка обеспечивал решающий голос ему, «хотя, разумеется, мы будем консультироваться на каждом этапе».
— Разумеется!
Однако это «разумеется» наверняка трудно будет проводить в жизнь, и особенно в вопросах гласности и пропаганды. Так, к примеру, минуту назад Фрэнк объявил собравшимся, что Фарли О’Брайен «приставил пистолет к животу мистера Шермерхорна» — ничего подобного О’Брайен не делал. Ну да, фраза прозвучала очень живо и подчеркнула явное несоблюдение законности в Реате. К тому же, если сравнивать с теми искажениями фактов, к которым, освещая события, прибегала другая сторона, Фрэнк был сама достоверность. И все же…