— Без имени эта история не прозвучит, мистер Шермерхорн, — с сожалением заметил Парсонс.
— Почему же? Разве нельзя написать, например, так: «неопознанный помощник шерифа»?
— Откуда вам известно, что он помощник? У него был жетон? Какой номер?
— Жетон был под лацканом. Но вот револьвер-то был в руках. И кобура была тоже, и патронташ.
— Почему вы не хотите назвать его имя?
— Понимаете… я обещал молодому человеку, который с ним был, что если он немедленно отведет его домой…
— …то вы никому не расскажете. Зачем же рассказываете мне?
— Понимаете, мы обсудили и…
— С кем обсудили?
Пола начали раздражать вопросы Парсонса.
— Важен не именно этот человек, мистер Парсонс, а то, что такое вообще могло произойти, что у вас тут это позволяется. Я хочу, чтобы по этому поводу было что-то сделано, чтобы пьяным не давали в руки заряженное оружие и не разрешали разгуливать по улицам и приставать к мирным гражданам. Я не склонен предъявлять обвинение кому-то одному. На самом деле назвать кого-то одного — значит отвлечь внимание от главного: ответственности властей.
— Могу я вас процитировать, мистер Шермерхорн?
— Безусловно, если только вы будете цитировать точно.
— Я прочту вам. И все же об имени: я могу взять его из документа. Вы ведь подали жалобу?
— Нет, не подал.
— Другими словами, я ничем не могу подтвердить это происшествие. Хорошенькая история! И ни одного свидетеля?
— Ни единого, только парень, который был с ним, а имени его я не знаю.
Парсонс тихонько присвистнул.
— Хотите знать, что скажет на это босс? Что он скажет о посторонних личностях, которые являются сюда и клевещут на наш прекрасный город и обвиняют наших граждан в преступлениях, от которых никто не пострадал и которых никто не видел? Вы думаете, вам принесет пользу, если…
— Этот молодчик откликался на имя Фарли, — прервал его Пол, отирая со лба испарину. — И, судя по моему описанию, все сошлись на том, что это Фарли О’Брайен. Я сожалею, что вы считаете необходимым назвать его имя, но я вас понимаю. И наверное, мне следует подать официальную жалобу…
Их прервала телефонистка: сейчас она соединит его с Идальго. Пол сказал Парсонсу, что через несколько минут позвонит ему снова.
Сибил совсем потеряла голову. Не дождавшись звонка от Пола сразу же по прибытии, она попыталась — и тщетно! — дозвониться ему сама, послала телеграмму, чтобы он немедленно позвонил ей, но все напрасно. Тем временем миссис Вулф переговорила со своим мужем и рассказала ему о пожарных шлангах на улицах, об ожидающихся беспорядках и о том, что она трясется от страха, сидя одна в отеле (она была в таком испуге, что никак не могла прочитать стенограмму, записанную за мистером Хогартом — он к тому же так быстро говорит). Мистер Вулф немедленно позвонил Сибил и сообщил ей, что мистер Хогарт и мистер Шермерхорн, едва прибыв в Реату, немедленно куда-то уехали, потом мистер Хогарт вернулся один и продиктовал текст, а от мистера Шермерхорна — ни слуху ни духу. В результате температура у Сибил подскочила до 38°, а пульс — до 104 (хотя она лежит в постели!), за обедом она не могла съесть ни кусочка и, конечно же, не сомкнет глаз всю ночь.
Пол охал и ахал, восклицал: «Черт побери!», «Ну и ну!» и «Бедняжка ты моя!», пока она наконец не иссякла, и тогда он откашлялся и сказал ей, что она молодец, он ею гордится, что беспокоиться не о чем, а телеграмму ее он еще не получил — он до сих пор не был в отеле, потому что дел слишком много, но все в полном порядке и им ничего не грозит, просто Фрэнк работает как зверь и сегодня они будут заняты до поздней ночи, пусть она не тревожится, она, вероятно, уже знает, что по распоряжению мэра их сопровождает сержант полиции, так что случиться с ними ничего не может, а ей следует спокойно пообедать, пораньше лечь в постель и крепко спать до утра, а проснувшись, начать думать о вечере, потому что вечером он уже будет дома.
Краем глаза он видел Джо Старова — тот складывал продукты в два больших бумажных пакета. На лице у Джо было написано нескрываемое отвращение, словно он ненароком подслушал, как Пол улещает врага. И вместо того чтобы закончить ласковыми словами, Пол сказал Сибил, что ее следует хорошенько отругать за то, что она довела себя до такого состояния, он не делает этого только потому, что звонит из лавки и не хочет бранить ее при посторонних. Потрясенная тем, что посторонние слышали ее жалобы и, может быть, смеялись, Сибил положила трубку, даже не поцеловав мембрану.