Когда Оливер был еще совсем пацаном, из всех своих дружков он, верно, единственный не мечтал стать полицейским, носить портупею, размахивать дубинкой да покрикивать на простых людишек; хотелось лишь получить работу и жениться на Джен, чтобы спать с ней и не чувствовать себя грешником. Но тут как раз кризис, и на работу устроиться оказалось не так-то просто: кому нужен работник без опыта, а откуда же взяться опыту, коли человек не работает. Словом, времечко было такое, что ни от какой работы носа воротить не будешь, и что бы ты ни думал про полицию, но когда папашин дружок говорит, что со следующего месяца будут набирать и что, мол, твой рост и возраст как раз подходят, а платят хоть не бог весть как, все же семью прокормить можно, так тут уж не до того, чтобы кочевряжиться да вопросы задавать, кроме одного — куда бежать да к кому обращаться.
Воистину человек предполагает, а бог располагает; не успел опомниться, как ты уже полицейский и водишься с такими матерщинниками и срамниками, каких свет не видывал, даром что сам ни разу в жизни рук не поганил ни картами, ни костями, да и на танцульку-то в первый раз попал, когда на Джен женился. А нынче — нет-нет, да и слетит с твоего языка грязное словечко, на людей волком смотришь, боишься к ним спиной повернуться, как бы тебе кто нож не всадил, если первый не пугнешь. И мысли твои уже совсем как газетные заголовки, на каждом шагу всякая уголовщина мерещится, и сам уже веришь, что все люди — жулики, а что не все воруют или убивают, так это оттого, что закона боятся, полиции боятся, тебя боятся… Ну а женщины — так те сплошь шлюхи… Да что там, понаслушаешься всяких историй в участке, и самому кажется, что против мундира ни одной бабе не устоять — стоит лишь моргнуть, как она тут же юбку задерет, будь хоть порядочная, богобоязненная жена, хоть старуха. Нет, все они, говорят, одним миром мазаны, что в шестнадцать лет, что в шестьдесят.
Разумеется, многое тут — чистые выдумки, ну, может, где и есть капелька правды, так вокруг нее столько вранья нагорожено… Вот ведь его самого бог внешностью не обидел, рост шесть футов два дюйма, волосы вьются, плечи что надо — послушать Джен, так писаный красавец, и форма на нем точно такая же — пистолет, сапоги и портупея, а только почему-то ни одна перед ним юбок не задирала, а вспомнить, как он сам начинал цепляться или рукам волю давать, так ведь ничем, кроме скандала, не кончалось, а один раз и по роже схлопотал от одной пьяной дамочки — а всего-то и шлепнул ее по заду, когда спать отправлял домой…
Может, только разок и могло выгореть с той шикарной блондинкой из айс-ревю. Она гнала свой «мерседес» миль девяносто в час, а он шпарил за ней и никак не мог догнать, пока не выстрелил пару раз по задним шинам. Тут уж она затормозила и оказалась такой штучкой, ну совсем Кэрол Ломбард в шикарном фильме. Выдала ему, значит, соблазнительную, чуть застенчивую улыбку, мол, попалась — так сдаюсь, а на язык острая, сразу же прямо и спросила, чем ей расплачиваться — только ли презренной монетой или еще своим прекрасным белым телом? А сама обращается с ним, точно с деревенским увальнем, называет «красавчиком», и ноги, говорит, у него длинные и прямые, как стебли у лилий. Словом, до того вогнала в краску, что он и не знал, куда деваться; так и отпустил, пригрозив, что если еще хоть раз попадется, то уж он ей тогда задаст, на что она ответила: «Смотри, потом не отпирайся» — да как газанет. Пока он влез на мотоцикл, ее и след простыл. Ну, он и плюнул на это дело, пусть кто другой тарахтит за ней по таким дорогам, где камешки из-под колес в рожу летят, словно пули…
В первую минуту он тогда было пожалел, что свалял дурака, а потом даже обрадовался. Никогда бы не простил себе, если бы изменил Джен на большой дороге с беспутной девкой, будь она хоть сто раз шикарной блондинкой и примой из айс-ревю.
Само собой, ребятам в участке он все изложил, как надо, — пора уже было становиться среди них своим, они ведь только и делали, что травили про всяких дамочек, которые втюривались в них до потери сознания; ну и, конечно, он малость приукрасил, сделал из нее кинозвезду и намекал на разные подробности в кустах за обочиной, до которых, мол, никому нет дела, да столько раз потом повторял эту историю, что сам в нее поверил. И все же это было самое интересное приключение за его службу, а прочие свои дежурства он с радостью променял бы на одну воскресную рыбалку на речке с ледяной водой где-нибудь повыше в горах, и чтобы Джен готовила на берегу завтрак, а Дженни барахталась в пеленках на мягком мху… Да, чем дальше, тем труднее ему строить из себя твердолобого полицейского, запугивать людей или следить, чтобы не затеяли чего противозаконного…