Губы фермера медленно зашевелились. Тяжкая мыслительная работа отражалась на тупой медной физиономии. Поразмыслив, он решил не поддаваться на уловки нечистой силы.
— А ну, вылазь! — повторил он.
До индейской деревушки оставалось добрых пять миль. Придется там и заночевать: уже начало смеркаться, и из низин тянуло промозглым холодом. Но фермер не соглашался подвезти даже эти пять миль, так что ничего не оставалось, как проглотить обиду и вылезти из кабины.
К тому времени, как Хэм наконец доплелся до поселения, пачка бюллетеней так оттянула руку, будто их отпечатали на свинцовых листах. Никто за всю дорогу не остановился, хотя он и голосовал. То ли водители с наступлением темноты боялись одиноких пешеходов, то ли думали, что ему недалеко, и не хотели терять времени; так или иначе, машины, оглушая его лязгом металла и ревом клаксонов, проносились мимо со скоростью шестьдесят миль в час.
В поселке он долго разыскивал какого-нибудь индейца, который говорил бы по-английски (ночью и эти с подозрением смотрели на белого). Наконец одна толстая босоногая индианка окликнула его гортанным возгласом: «Эй, Джон!» — точь-в-точь как белые окликают индейцев в водевилях. Он поужинал вместе с индейцами густо наперченным варевом из козлятины, вытаскивая руками из общего котла обжигающие куски, а потом женщина бросила на глиняный пол пару овечьих шкур и показала знаками, что это его постель. Под взглядами всего семейства — смышлено-серьезными у круглолицых ребятишек и лукавыми у морщинистых стариков — Хэм завалился на шкуры. Он успел подумать, как странно лежать вот так, среди людей эпохи неолита, и одновременно составлять речь к жертвам самой высокоразвитой промышленной цивилизации, но тут усталость взяла свое, и он крепко заснул.
На рассвете ему набили карман кукурузным хлебом, похожим на скомканную туалетную бумагу, но упругим, сытным и приятным на вкус. Хэм не знал, как и отблагодарить. Ясно было одно: расплачиваться деньгами нельзя. Хорошо бы им что-нибудь подарить, но что? У него даже перочинного ножа нет. Наконец он отыскал в кармане автомобильчик, приготовленный в подарок детишкам Хейлы Рескин. Игрушка имела огромный успех, и не только у маленькой девочки, но и у стариков — впервые настороженное выражение сменилось у них приветливой улыбкой.
Утренний холод пробирал до костей, а северный ветер, все еще дувший вдоль шоссе, рвал изо рта белые струйки пара. Чтобы согреться, Хэм решил пройтись пешком.
Его подобрал первый же грузовик, но довез только до поворота на бирюзовый рудник. Не везло ему с попутками — каждый раз подвозили лишь часть пути, но вообще-то сажали охотно, и, сменив три грузовика (легковушки не останавливались), он наконец добрался до Пласа-де-лос Кабальерос в Идальго.
Выудив из урны на углу площади утренний выпуск компостельской «Таймс» и сэкономив таким образом пятак, Хэм направился к Греку чего-нибудь съесть и выпить чашку кофе. Уже складывая газету перед тем, как тащиться наверх, к Испано-американскому залу, он вдруг обратил внимание на крохотную заметку, датированную вчерашним числом. Заголовок был такой:
ПОЛИЦЕЙСКИЕ РАБОТАЮТ —
РАЗГОНЯЮТ БЕЗРАБОТНЫХ.
В заметке говорилось, что «городские власти» решили арестовать всех «иногородних делегатов», прибывающих в столицу на «так называемую конференцию безработных». Конференция должна открыться завтра (то есть сегодня), но уже имеются сведения, будто делегаты «отказываются в ней участвовать» и «возвращаются восвояси». Хэм вновь оторопел — второй раз за сутки.
— Это что, правда? — спросил он Грека. Но Гэс, как всегда, был настроен радужно.
— Брось. Тут не Реата. Не дрейфь, будет тебе конференция. Кой-кто уже ко мне заглядывал, я ведь их за милю узнаю — ходят, точно у них на заду плакат пришлепан: «Дай пинка — я безработный».
Его раскатистый хохот слегка успокоил охватившую Хэма тревогу. Во вчерашнем вечернем выпуске идальговского «Демократа» об арестах не было ни слова — напротив, Спиди в своей колонке лаконично извещал, что конференция состоится. И все же, пока Хэм, тяжело дыша, взбирался со своей пачкой всю эту милю вверх, на душе у него скребли кошки. Не мешало бы плотнее подзакусить, подумал он, ведь придется сидеть в председательском кресле часов двенадцать.
Булыжная мостовая перед зданием была забита старыми автомашинами, пикапами и крытыми фургонами, в которых валялись кульки с провизией и рваные бумажные одеяла — приехали, видно, целыми семьями. Но впечатление, будто собралось много народа, оказалось обманчивым, стоило только открыть дверь. Иногородних на первый взгляд было от силы человек пятнадцать-двадцать. В основном в зале сидели местные: члены ЛЕСИАР да богема дока Панси, пришедшая потолкаться среди пролетариата, — хорошо, если сотня наберется. Видно, заметка в компостельской «Таймс» — и бог знает, сколько подобных заметок в других провинциальных газетах, — сделала свое дело: многие делегаты остались дома.