Глава 10
На ступеньках
Никогда еще, с тех пор как Лидия была девчонкой, время не летело для нее настолько стремительно. К концу недели они с Хейлой подружились так, как дружат только в юности — всем сердцем, без оговорок, без секретов.
До Хейлы у нее не было среди евреев хороших знакомых (она, конечно, знала в Реате маленького портняжку, но ровно настолько, чтобы сказать «здравствуйте» или «как поживаете?»), и теперь Лидия поняла, что много потеряла. Такую чуткость, такое душевное богатство и жизнерадостность не то что среди anglos, даже среди испанцев не каждый день встретишь. А послушаешь рассказы про семью Хейлы и их соседей по еврейскому гетто в белорусском городишке — и сразу веришь, что и все они были наделены таким же живым умом, такой же тягой к знаниям и таким же умением… умением уживаться с людьми? Нет, тут что-то большее… скорее умение раскрывать свою душу. Это вроде такой любви, которая, несмотря на ссоры, остается страстной и никогда не переходит в равнодушие.
Хейла не была стопроцентной американкой, и это только усиливало ее обаяние. Она так и не научилась скрывать или сдерживать чувства. Свою речь она подчеркивала жестами, но в отличие от других европейцев, которых знала Лидия (француженки Миньон или своей покойной матери — славянки), у Хейлы в разговоре принимали участие не только выразительные руки, но и все тело, даже волосы, которые она то с вызовом откидывала назад, то в притворном смущении стряхивала на лицо. Речь ее была пересыпана еврейскими словечками, и она всегда с удовольствием их растолковывала. Вся она была искренней, темпераментной, бесцеремонной, и это сочетание служило полезным противовесом всегдашнему суровому самоконтролю Лидии. Нет, такая женщина, как бы ни любила она покойного мужа, просто не имеет права оставаться вдовой.
За эти несколько дней Лидия убедилась в том, что раньше понимала лишь теоретически, — у всех рас и народов есть какие-то свои особые черты, без которых братство людей было бы беднее.
Их дети стали такими же неразлучными. Мики каждое утро провожал Милта целую милю до школы, а после уроков встречал у школьных дверей — лишь бы провести еще час вдвоем. Лидии не хотелось и думать, что, если Майка после предварительного слушанья выпустят, ей на этой же неделе придется увезти сына назад в Реату. Хорошо еще, что отец скрасит ему горечь возвращения в «Содом и Гоморру на реке Пуэрко» — так назвала их городок Хейла.
После того как в Реате обнаружили «орудие убийства» — мелкокалиберку Мики, — там, по словам газет, начались новые облавы, позволившие «выловить» (словно речь шла о сардинах) еще семнадцать подозреваемых. Из тех же, кто был задержан ранее, шесть человек выпустили, зато внезапно арестовали и отправили в тюрьму женщин и стариков, которых прежде оставили на свободе, запретив им выходить из дому. Лидия ни капли не сомневалась, что и Конни, и Елена ослушались приказа «сидеть дома и воспитывать собственных детей». Особенно Конни — изо всего бюро в Реате осталась только она, и к тому же именно ей было поручено следить за помощью безработным. Уж кто-кто, а Конни в такую минуту не станет отсиживаться у домашнего очага. Ее арест был предрешен с самого начала.
Одних арестовывали, других выпускали, и после всех этих перетасовок никто уже не мог сказать, сколько человек задержано, где они сидят и какие обвинения им предъявлены. Репортеры сознавались, что вконец запутались, и намекали, что даже прокуратура не располагает точными данными. Поэтому, когда судья Бек предложил перенести слушание с понедельника на среду, обе стороны с готовностью согласились.
Хотя освобождение Майка откладывалось еще на два дня, Лидия смирилась с отсрочкой. Она задалась целью уговорить хотя бы один из местных профсоюзов послать в суд своих представителей. Ведь стоит рабочим самим побывать в суде, как им сразу станет ясно, что это не просто уголовное дело, а покушение на их права: не так уж важно, в конце концов, кто именно убил шерифа, важно, кто попрал конституцию и сделал убийство неизбежным.
Но попасть на заседание в обуржуазившийся профсоюз, чтобы просто изложить там факты, оказалось ничуть не легче, чем вскрыть банковский сейф, а уж времени требовалось куда больше. Профсоюзы в Льяно и Компостелле отказали ей наотрез. Оставалась последняя надежда — профсоюз плотников в Идальго, да и то лишь потому, что у Хейлы там был приятель — застенчивый долговязый парень по имени Лесли Уизерс; среди рабочих-anglos он выделялся тем, что ближайшим его дружком был испанец Стив Сина.