Наконец он понял, что заблудился. Полтора года назад ему достаточно было поглядеть на сосны, что росли на берегу, и на кусты можжевельника, и он сразу определил бы, возле чьего дома находится, но сейчас он тут все перезабыл. Недавние дожди смыли мусор, который обычно сваливали в речку. Ржавые консервные банки, попадавшиеся ему то и дело под ноги, могло принести дождевыми потоками от самой шахты.
Лео в растерянности остановился, упершись в отвесную стену рукой, и стал вслушиваться. Тишина навалилась на него свинцовой тяжестью. Может быть, он уже прошел Сьенегиту? Он совсем не помнил этих мест, ущелье было такое извилистое и узкое, совсем как траншея на Сомме, где его чуть не засыпало заживо землей, когда они вели заградительный огонь, только здесь не было стрелковой ступени и он не мог подняться и выглянуть из-за бруствера. Да, наверное, поселок остался позади. Наверное, он идет по притоку, текущему от подстанции, которая снабжает электроэнергией шахту. Часовой, наверное, уже давно слышит его шаги, вскинул винтовку и, как только нарушитель вылезет наверх, выстрелит в него. Все может быть… Если бы рядом была Сьенегита, до него доносились бы звуки испанской речи, пение, детский плач, лай собак, мяуканье; если бы он оказался возле шахты, там, где живут служащие, то шумел бы движок, рычали моторами новые автомобили, орало пущенное на полную громкость радио.
А что, если все-таки выглянуть, подумал Лео неожиданно для себя. Он ловкий, взберется по глиняной стене повыше, спрячется за кустом и выглянет, часовой его не увидит. Он прошел несколько шагов вперед, туда, где наверху рос большой куст можжевельника. Ветки были высоко, до них он достать не мог и схватился за выступающий из земли корень, силясь подтянуться на руках, но хрупкий корень сломался. Лео прыгнул, ловя ветку, промахнулся, снова прыгнул и лишь на третий раз поймал ее одной рукой. Теперь еще чуть-чуть подняться, и он вцепится в нее другой рукой, но ноги скользили по отвесному склону, срывались. Вдруг смутная тень мелькнула перед его глазами, раздался глухой шум крыльев — прямо над ним пролетел козодой, низко, точно самолет на бреющем полете, и на миг память швырнула его в залитые кровью окопы Западного фронта, в ушах снова раздался крик: «Ложись!» Он выпустил ветку и свалился вниз, увлекая за собой осыпь камней и комьев глины. Камень величиной с бейсбольный мяч стукнул его по голове возле уха, и ему показалось, что разорвалась шрапнель. Лео закричал.
Он слышит звук своего голоса — значит, он жив! Лео снова закричал, чтобы окончательно удостовериться в этом, но тут же струсил и умолк. «Господи, сделай так, чтобы меня никто не слышал!» — молился он про себя. Волной накатила слабость, отняла волю, желание идти, двигаться. Ничего, уговаривал он себя, это все глупости, стоит только собраться с силами, и тогда он встанет, вылезет наверх, осмотрится и найдет дом Ковачей. И Хэма. Но не сейчас, сейчас его совсем развезло, надо посидеть тут, успокоиться, прийти в себя. Выпил он не так уж много, хмель быстро пройдет. А в таком виде Хэму на глаза показываться нельзя, Хэм его в порошок сотрет. Может быть, даже сообщит в комитет партии, что Лео окончательно спился, и тогда о восстановлении не может быть и речи. От полного бессилия на глазах у него выступили слезы. Только одно и давало ему силы жить все эти годы — надежда, что он опять вернется в партию, к товарищам, равный к равным. Если у него отнимут эту надежду, тогда все, конец. Он знал, что будет дальше, уже чувствовал, как сердце его останавливается, дыхание замирает, сознание меркнет…
Еще миг — и он провалится в сон, точно в пропасть… но что это? Шаги!
Часовой!
Скорее бежать!
Лео с трудом поднялся на ноги. Мир закружился вокруг него. Он бросился бежать, упал, пополз на четвереньках и со всего размаху врезался лбом в глиняную стену откоса. Он застонал и рухнул на песок.
— Кто там есть?
Господи, голос Хэма! Минуту назад Лео обливался потом, сейчас ему стало холодно. И он в мгновение ока протрезвел.
— Это я, Лео! — отозвался он. — Помоги мне вылезти.
Хэм велел Конни оставаться дома, а сам пошел посмотреть, кто кричит, не только потому, что беспокоился о ней. Прежде всего ему просто хотелось сбежать, он отдавал себе в этом отчет.
Весь последний месяц он не раз спрашивал себя, почему он все-таки не женится на Конни?
Сегодня, когда она так горячо защищала его, он почувствовал к ней особую теплоту и после собрания хотел сказать ей, как важна была ему ее поддержка. Но было неловко снова напоминать о своих заслугах, и потому Хэм молчал. И все-таки она уловила, что в нем проснулась нежность, которой он не чувствовал к ней раньше… и в которой был готов ей признаться. Потом… потом, сам плохо понимая как, он оказался с ней рядом, и слова уже были не нужны, и он стал успокаивать себя мыслью, что, если у них сейчас все случится — а он страстно желал, чтобы все случилось, — они станут мужем и женой, официально или неофициально — неважно, и для обоих это будет идеальный выход: оба они одиноки и обоим опостылело их противное естеству одиночество…