Идеальный выход… это-то все и погубило, решил он уже потом. Ни жизнь, ни природа не дают идеальных решений и не терпят, когда их навязывают насильно. А Конни как раз и хотела навязать, произнеся слова согласия. Она назвала все своими именами, и слова перечеркнули великодушие ее порыва, и, думая о неуместности ее слов, Хэм невольно вспомнил Джейни Лусеро — она просто сняла очки, но сделала это так доверчиво и искренне, так смешно и бесконечно трогательно, что у него перевернулась душа…
Контраст был слишком велик. Хэм понял: ничего у них с Конни не выйдет. И она это поняла.
Чтобы не думать о том, что произошло, и не мучиться, лучше всего было и ему, и ей как можно скорее заняться делом. Но для этого надо было идти к Джейни, потому что мимеограф стоял в ее доме, а Хэм сейчас просто не мог видеть Джейни и Конни рядом, в одной комнате…
Крик на улице избавил его от необходимости принимать решение.
Когда он наконец нашел в речном ущелье Лео, вытащить его наверх один он не смог и пришлось позвать на помощь Конни.
По дороге домой Лео стал объяснять, что над ним обвалился откос. Он прихрамывал, и костюм его был весь в глине, но вообще Хэму показалось, что он выпил не слишком много. Говорил Лео неторопливо и очень отчетливо, как теперь говорил всегда, пьян он был или трезв.
— Нет, вы представляете? — Он простодушно улыбнулся. — Я полтора года помнил, что против дома Ковачей растет этот куст можжевельника. Каков, а?
Хэм решил не спрашивать, почему от Лео разит спиртным и почему губы у него дрожат, а руки трясутся.
В дом Лео вошел с самым деловым видом, будто ничего особенного не случилось, вытащил блокнот и объявил, что сейчас даст им отчет о том, как прошел у него сегодняшний день.
Хэм и Конни старались не смотреть друг на друга.
Лео начал свой рассказ. В тюрьме он виделся с Рисом Уильямсом, Рис махнул на все рукой и не собирается протестовать против высылки в Уэльс. Говорит, хуже, чем здесь, все равно не будет, там хоть пособие по безработице дают. Лео убеждал Риса, что его долг — остаться здесь и добиваться страхования по безработице для американских рабочих. Но Рис сказал, нет, хватит с него, все эти разговоры он слышал. Тем не менее он дал Лео довольно большой список профсоюзных активистов с шахт и рудников Юго-Запада, которые с радостью помогут им собрать средства для семей арестованных и для ведения процесса. Лео завтра перепечатает этот список на машинке Джо Старова, и, как только будет готов бюллетень о реатинском деле, надо будет послать всем, кто в нем значится, по экземпляру.
Что касается Анджело Батистини, продолжал Лео, он держится молодцом, говорит, пусть власти и не мечтают отправить его к этому выродку Муссолини — руки коротки.
Потом Лео рассказал им об увертках и намеках Альбенисио — то ли он хочет денег, то ли ручательства, что ему ничего плохого не сделают, если он скажет правду. Может быть, с ним стоит поговорить кому-нибудь другому — Конни или… во всяком случае, кому-то из своих, испанцев, видно, Альбенисио не слишком доверяет Лео.
Все это было очень дельно и разумно, и потому Конни даже не догадалась, что Лео пьян.
— Ну что ж, конечно, я поговорю с ним, — согласилась она, — если… если меня к нему пустят.
— Нет, нет, вам этого совсем не нужно делать, — возразил Лео. — Вы же должны сидеть дома, и, если пойдете, вас арестуют. Альбенисио тоже могут в любую минуту выслать, вот в чем беда, и как этому помешать — я ума не приложу. Уж очень он странный тип. Не зная, что он собирается говорить, я бы не рискнул вызывать его в суд свидетелем. Если его показания повредят нам, пусть уж лучше обвинение не знает, что у нас есть подозрения, будто он знает что-то, о чем им, возможно, тоже хотелось бы узнать.
— Как, как, повтори? — переспросил Хэм.
Лео укоризненно посмотрел на Хэма, поняв его вопрос как обвинение — дескать, что же ты брат, напился и несешь околесицу.
— Как же ты не понимаешь? Если мы покажем им, что считаем его важным свидетелем — а они обязательно сообразят, что это так, если мы помешаем его высылке, вызвав повесткой в суд, — они тоже примутся допрашивать его, может быть, станут бить и выбьют из него правду. А вдруг его показания повредят нам? И он в конце концов станет свидетелем обвинения?