Этот магический жест вел свое начало с детства, когда она, старшая дочь в бедном и многодетном семействе, всем своим существом ощущала, как она слаба и беспомощна и неспособна нести возложенное на нее бремя. «Эта бедная маленькая Геленка Невич», — говорили о ней в ту пору люди, а на самом деле думали, что у нее, наверное, малокровие и что уж очень медленно она развивается.
В седьмом классе, еще девчонкой, она пережила свою первую и единственную в жизни настоящую любовь — «трагическую страсть» к мальчику с Юга, нежному красавцу Ли Эстабруку, который в свою очередь был безнадежно влюблен в Лидию Тарас (теперь Лидию Ковач). Разумеется, соперничать с ней Геленка не могла. Лидия рано созрела и была очень хорошенькая, что называется, с изюминкой, — тягаться с ней не имело смысла, даже если бы у Геленки были на то данные. Но данных у нее не было, и долговязая, тощая, застенчивая белобрысая Геленка обожала Ли тайно. Любая попытка приблизиться к нему оканчивалась унижением и для нее, и для мальчика, которого она любила. Дерзкая независимость Лидии приводила его в бешеную ярость, и, когда Геленка пыталась утешить его, приняв на себя роль обожающей рабыни, он помыкал ею как хотел, готовясь к новой атаке на Лидию.
Маленькая Геленка в конце концов возненавидела Лидию с такой силой, что даже теперь, по прошествии стольких лет, получала удовольствие от того, что Лидия выглядит старше своего возраста, в то время как сама она находится в расцвете молодости и красоты.
В пору несчастной детской любви Геленка обнаружила, что стоит ей сложить ладони в молитве, и боль унижения не только смягчается, но и обращается в гордость — гордость христианки, умеющей переносить страдания, гордость верности вопреки унижениям. Со временем она упростила ритуал и быстро смыкала кончики средних пальцев, это был едва заметный жест, о значении которого знал лишь бог да она сама. Совершать этот ритуал можно было почти в любых обстоятельствах, если ей требовалась божья помощь, даже в разгар жаркой баскетбольной схватки, когда последний мяч решал — победа или поражение. И в конце концов жест этот обрел волшебную силу: он как бы отодвигал в сторону жестокую реальность, неся с собой приятные мечты.
По правде говоря, ее мечты не отличались особой смелостью — очевидно, благодаря ее замедленному развитию. Никогда не приходило ей в голову вызывать картины страстной любви. Даже поцелуй казался ей слишком откровенным проявлением чувств и не укладывался в рамки благочестия. Она и Ли рядом, но не касаются друг друга, он принял на себя какую-то ее ношу, может быть, несет ее книжки — такой картины было достаточно, чтобы Геленку охватила дрожь: ей уже казалось, что каким-то мистическим образом он обладает ею. И хотя в помыслах своих она была праведницей, ее обуревали еретические чувства. Ей чудилось, что она Христова невеста, но только в образе Суламифи из «Песни песней». Святая храмина, источающая сладкий аромат ладана, и венценосный Ли царствует в ней. Такие видения резко контрастировали с действительностью, где она, сжавшись, покорно ждала насмешек и оскорблений.
Затем, на протяжении всего лишь одного года, три события совершенно преобразили ее жизнь. Первое: отцу наконец-то повезло, он нашел постоянную работу в Компостелле — его взяли подручным водопроводчика. Семья переселилась туда, но Геленку оставили в Реате заканчивать школу, а кормить ее должен был старший брат Эмброуз и его невеста-католичка, не очень красивая, зато ужасно славная девушка. Второе: Ли окончил школу, Лидия бросила учебу и пошла работать, и страдания Геленки несколько утихли, отзываясь лишь болью воспоминаний. Третье — куда более важное: не успели уехать ее родители, плохо говорившие по-английски, как Геленка поменяла свое имя на Эллен и стала красавицей. В считанные дни она так расцвела, что знакомые не узнавали ее; она округлилась именно в тех местах, где полагалось, и только щеки остались по-прежнему худыми, что, как утверждали все, переводило ее из разряда банальных красоток в разряд «интересных женщин».
Красота, обнаружила она, как и уродство, чревата своими неприятностями, и прибегать к магическому жесту ей приходилось теперь ничуть не реже, если не чаще. После трехлетней осады, выдержав множество атак на свою девственность, даже таких, которые льстили ее самолюбию, она настолько боялась того, к чему была так близка во время веселых поездок в машине, что сказала «да» первому парню, который более или менее серьезно произнес слово «жениться».