Поскольку европейская одежда скрывала все тело и иноземцы не пользовались распространенными в Японии публичными банями (во многом благодаря христианскому в своей основе убеждению, что баня является рассадником бесстыдства и разврата), это дало повод считать, что они нечистоплотны, а под одеждой скрывают хвосты. Ноги и руки европейцев, более длинные, чем у японцев, также свидетельствовали об их родстве с нечистью. Помещение, в котором какое-то время находился европеец, после его ухода было принято окуривать благовониями. Ношение европейцами одежды из шерстяных тканей также вызывало чувство брезгливости, ибо делало их похожими на зверей.
Образцовый пример дегуманизации европейца по телесному признаку предоставил один из ведущих литераторов «школы Национального учения» Хирата Ацутанэ (1776—1843). Похвалив голландцев, которые, в отличие китайцев, все-таки опрятны, бреют бороду и стригут ногти, Хирата переходит в атаку: глаза у них точь-в-точь собачьи; поскольку у них нет пяток, они приделывают к своим туфлям каблуки; когда они мочатся, то поднимают, подобно собакам, ногу — ведь половой член у них коротко обрезан, словно у собак; голландцы исключительно, каки собаки, похотливы; они предаются пьянству, а потому дожить для них до пятидесяти лет — все равно что японцу дожить до ста118.
Тело европейцев имело не только ужасную «оболочку», они заполняли его «варварским» содержимым. В их повседневную диету входило мясо, им вменялось в вину, что они денно и нощно убивают и поглощают плоть (коров, лошадей, свиней, кур), превращаясь таким образом в диких и агрессивных зверей. Масло и сыр тоже казались японцам отвратительными — как на вкус, так и на запах. Обвиняли европейцев и в том, что они пьют «белую кровь» (молоко). В то же самое время европейцы не ели риса — основу рациона «культурного» человека.
Письменность европейцев тоже казалась ужасной. При ее виде одному автору приходила в голову вереница гусей в небе, другой — Синоноя Тоин (1810—1867) — находил, что общие очертания букв напоминают змей или комаров; их прямые линии похожи на собачьи клыки, округлые линии
После того как Хвостов и Давыдов в 1806—1807 гг. напали на поселения на Сахалине и Курильских островах и сожгли их, сёгунат проникся к России стойкой неприязнью и недоверием. Несмотря на то что впоследствии русские упорно убеждали японских чиновников, что Хвостов с Давыдовым действовали без приказания российского правительства (что было, похоже, чистой правдой), им не верили, поскольку японские чиновники исходили из убеждения, что офицер на службе государя не может действовать без инструкции и по своему произволу. Впрочем, такое государство, в котором военные могут своевольничать таким образом, тоже не прибавляло уважения и доверия.
В 1853 г. в заливе возле Эдо появилась американская флотилия коммодора Перри, которая потребовала открытия японских портов для торговли. На изображениях американского коммодора Перри, которому первому из европейцев удалось подписать с правительством сёгуната договор о дружбе, он и его подчиненные предстают в виде чудовищ, воинственные намерения которых не вызывают сомнения. Алые и толстые губы, оскаленные зубы, длиннющие носы и волосяной покров на лице свидетельствуют о звериной (варварской) природе этих существ. Таковы были американцы в Японии, но и в своей стране они производили впечатление не намного лучше.
Японцы впервые подробно познакомились с американцами на их родине в 1860 г., когда туда была отправлена официальная миссия сёгуната. Главной «претензией» к американцам с японской стороны явилось то, что те не соблюдают правил церемониально-телесного поведения, направленных на поддержание социальной и гендерной иерархии. Все американцы одевались одинаково, и даже президент не выделялся своим костюмом. Американцы разговаривали между собой в присутствии более высокопоставленного человека (в Японии при появлении такого лица в помещении воцарялась мертвая тишина). Американцы не простирались ниц перед человеком более высокого положения — им было достаточно приподнять шляпу. Они лезли к членам посольства со своими «потными» рукопожатиями. Шумный прием, который устроил мэр Сан-Франциско, напоминал не чинную церемонию
серьезных государственных мужей, а заурядную пьянку в дрянной забегаловке Эдо. А заседание конгресса было больше всего похоже не на собрание уважающих себя людей, а на рыбный базар. Мужчины целовали женщинам руки, жены не семенили вслед за мужьями, а шли вровень. В частных домах женщины сидя развлекали японских гостей, а хозяин находился в постоянном движении, входил и выходил, отдавая распоряжения слугам. Уморительные танцы, при которых мужчина и женщина касаются (находятся в объятиях) друг друга, нарушали представления о необходимости соблюдать гендерную дистанцию и вызывали смех своей нелепостью. Японским представлениям о социальном порядке соответствовало, пожалуй, только положение негров.