«Демократическая» Америка, разумеется, являла собой крайний пример «неправильного» понимания социальных ролей и отсутствия почтительности. Но и в других европейских странах дело все равно обстояло похожим образом. Попавшие в Петербург японские моряки после осмотра конного памятника Петру I с нескрываемым удивлением и осуждением отмечали: «Гуляющие, проходя мимо, смотрят на него, не замечая, даже не сгибают поясницу»122. Из этого следовал непреложный вывод: европейцы не уважают старших в той степени, как это следует, а ведь социальная недифференциро-ванность, закрепленная на уровне телесного поведения, есть главный показатель хаоса и варварства.
В период Токугава отношение японцев к современным китайцам было в целом тоже отрицательным. Такому отношению способствовало крушение Минской династии (1644 г.) и приход к власти маньчжурской династии Цинов, которую японцы не считали китайской, т. е. это государство не расценивалось японцами как «цивилизованное». Япония не имела (и не желала иметь) с ним официальных отношений и опасалась агрессии со стороны «диких» маньчжурских племен.
Таким образом, в умах происходил огромный переворот: современный Китай, служивший для Японии в течение многих веков культурным донором, объявлялся Японии неровней. Для доказательства этого тезиса могли приводиться следующие доводы: в Японии, в отличие от Китая, не наблюдается смены правящей династии (еще легендарный китайский император Яо передал трон не своему сыну, а простолюдину Шуню, которого он избрал за его добродетели); в Японии господствуют «прямота», «простота», «природная естественность», а Китай чересчур изощрен, что свидетельствует об «испорченности»; в противовес «чувствительным» японцам китайцы чересчур «рационалистичны»; японская система фонетической письменности превосходит сложное иероглифическое письмо; Япония — страна древних синтоистских божеств, а потому ее территория осенена особой благодатью; нынешние обитатели Китая утратили прежние «культурные» умения (например, в каллиграфии).
Нельзя сказать, что в более ранних произведениях невозможно встретить похожие аргументы. Так, Китабатакэ Тика-фуса (1293—1354) с восхищением говорил о непрерывности японской династии еще в XIV веке, а знаменитый драматург Дзэами (1363?—1443?) сочинил пьесу, в которой утверждал, что японские стихи превосходят китайские123, но все-таки подобные трудно поддающиеся проверке рассуждения получают широкое бытование только в XVIII — первой половине XIX в. В особенности это касается ученых школы Кокугаку (Национальное учение), твердивших о порочности китайской мысли, провоцирующей беспорядки и мятежи. Неурядицы в самой современной Японии эти ученые объясняли почти исключительно тем, что в древнюю и «неиспорченную» страну Ямато пришло порочное «китайское учение»124.
Нативистская школа Кокугаку была далеко не самой влиятельной в Японии того времени. Позиции сторонников «китайской науки» (кангаку) были безусловно прочнее, китайские древние классические тексты имели огромную авторитетность. Тем не менее представление о том, что нынешний Китай не имеет ничего общего с Китаем древним, пустило глубокие корни и разделялось практически всеми. В связи с этим все больше мыслителей называли «Срединной страной» или же «Поднебесной» саму Японию.
Неприятие современных «китайцев» было настолько велико, что в XIX в. японцы смертельно обижались на распространенное в Европе убеждение, что японцы и китайцы происходят из одного корня. Капитан В. М. Головнин писал: «Японцы даже гнушаются и помыслить, чтобы китайцы были их предки; столь великое пренебрежение они к сему народу имеют и до такой степени презирают его, что если хотят кого назвать плутом или бездельником, то говорят, что он настоящий китаец»125. Четыре десятилетия спустя ему вторил И. А. Гончаров: японцы «сами производят себя от небесных духов, а потом соглашаются лучше происходить с севера, от курильцев, лишь не от китайцев... японцы оскорбляются, когда иностранцы, по невежеству и варварству, как говорят они, смешивают их с китайцами»126. Огромное впечатление произвело на японцев поражение Китая в опиумных войнах. Теперь они увидели, что Китай, которого они так опасались в последнее время, на самом деле даже не в состоянии защитить собственной независимости.