«Биография Я не написана» — реплика Г. Бенна в программной речи 1920 года[2] помогает понять европейский дух времени между двумя мировыми войнами. Индивидуальность открывается художественному сознанию как нечто постоянно взращиваемое самим собой, и этот необозримый процесс мыслится как «река без берегов», нечто предельно рискованное и, несомненно, опьяняющее. Возделывание частного «я» противостоит небывалому ранее масштабу массовых движений, гипнотизирующему гулу стадионов и площадей. Отношения с собой — излюбленный романный сюжет этой эпохи. Парадоксально, но модернист все дальше уходит от «психологии», используя своих персонажей скорее как метафоры, экспериментальные призмы. Это применимо даже к импрессионисту Прусту, чей «роман-река» не раз становился предметом сопоставления с янновской трилогией. Беккет, довершивший модернистский эксперимент по развоплощению характера, оказался очень точным читателем Пруста, уловив, например, «изобразительную и <…> нравственную множественность Альбертины»[3]. «Личность Альбертины не значит здесь ничего, — подчеркивает Беккет. — Альбертина — не мотив, а понятие, настолько же удаленное от действительности, насколько портрет Одетты кисти Эльстира <…> удален от живой Одетты»[4].
В поиске бесконечно ускользающей правды себя-как-Другого Янн-художник делает несколько шагов назад: он обращает взгляд к ранним романтикам, к философско-аллегорической поэзии XVIII века и дальше — к искусству барокко, где отчаяние соседствует с высочайшим напряжением богоискательства. К Гильгамешу и Энкиду. К античным мистериям. К культу животных и мертвых. Зеркальные искривления «двойников» оказываются правдивее миметических копий, мифическое тождество — линейных конструкций христианства и историографии. На Борнхольме Янн пишет дневник, однако параллельный труд — записки, создаваемые его двойником Густавом Аниасом Хорном, — по сути, представляет собой космологический роман, в котором предпринята попытка найти место художника в универсуме и показать, в каких сомнениях и как рождается язык искусства вот здесь, «голым человеком на голой земле».
Этот предварительный эскиз позволяет вернуться к той модели романа, которая пережила времена расцвета, культа и, под пером постмодернистов, пародийного развенчания и пастиширования, прежде чем один из его ярчайших образцов «заговорил» наконец по-русски. Т. А. Баскаковой сегодня переведены основные произведения Янна — романы, рассказы, пьесы, эссе, — благодаря чему русскоязычный читатель может воссоздать относительно цельную картину его творчества[5]. Не охваченными остались лишь роман «Перрудья» и «Эпилог» к «Реке без берегов» — фрагментарный текст, выламывающийся за рамки полифоничной, но эпически завершенной трилогии и представляющий собой, по сути, отдельное произведение. Кроме того, переводчиком создан историко-литературный аппарат — все публикации снабжены комментариями, статьями, справками. Необычность художественной концепции Янна действительно нуждается в объяснительном слове (о ее трактовке Т. А. Баскаковой речь еще пойдет ниже).
Можно быть читателем-пуристом: забыть о биографическом авторе и погрузиться в Текст. Тогда «Река без берегов» предстанет с максимальной мерой остранения. Возможно, это самый аутентичный (для читающего) ключ к роману. Мир и язык трилогии необычны, но не той игровой эквилибристикой, которая есть у Джойса или позднего Набокова (или — у раннего Янна-экспрессиониста). Странен ракурс. Чаще всего Янн создает не образы, а скрупулезные описания или драматические «прения», затопляемые тут же абстрактной рефлексией. Одно из характерных — длинная медицинская сцена обмена кровью между Густавом Аниасом Хорном и Альфредом Тутайном. «Тотальное притязание любви» заходит так далеко, что любящим недостаточно соединить судьбы, оторваться от родины и родителей, игнорировать суетную деловитость века. Рискованный опыт обмена кровью ведет к болезни Тутайна и заканчивается в итоге его смертью. Но в ритуализованном мире Янна смерть и воскресение соседствуют.
«Деревянный корабль» — первая часть трилогии, в которой сразу задается энигматический тон. Без знания целого все рассказанное предстает как притча о непознаваемости бытия: архаизация пространства (сделанный по старинным чертежам деревянный корабль), присутствие мортальной топики (ящики, похожие на гробы, в трюме); бесследное исчезновение дочери капитана; призрак, блуждающий по кораблю (или — в воображении Густава); сближение Густава, «слепого пассажира» (жениха пропавшей Эллены), с матросом Тутайном; накал страстей среди членов команды, встревоженных неясным предназначением груза и атмосферой беды, — бунт — катастрофа. Корабль тонет: взявшись исследовать переборки трюма с таинственными ящиками, Густав по ошибке пробивает деревянную обшивку (уже здесь — мотив «искривления» путей (само)познания). Однако экипаж чудесным образом спасается: на подмогу приходит неизвестно откуда взявшееся судно. Напряженно ожидаемых «потому что» автор в финале не выдает.
По структуре и темпу повествования «Деревянный корабль» схож с новеллой. Возможно, прообраз возник уже в ранней новелле о кораблекрушении — с Рильке на борту и со спасшимся автобиографическим героем. Автор «Записок Мальте Лауридса Бригге», так потрясших Янна в юности, помещен в пространство действительно пережитой Янном катастрофы — словно приглашен в свидетели, а может быть, и в воображаемые братья по авантюре: ведь Янну свойственно сближать тех, кто разделен обстоятельствами, но един внутренним родством. В двух последующих томах трилогии ни лаконизма, ни стремительности уже не будет. Напротив, календарно-обрядовый цикл, с ноября по ноябрь, в который вписан последний год Густава Аниаса (Роберта) Хорна[6], выжившего после кораблекрушения, разворачивается с поистине эпическими ретардациями, с методичностью самоотчета.
Первая часть трилогии не только оставляет читателя с нерешенными вопросами. Она еще и учит янновскому нелинейному мышлению — мифогенному, музыкально-циклическому. В «Деревянном корабле» запускается возвратно-челночное движение тем и вариаций. С полифоническим упрямством авторское воображение кружит вокруг нескольких ключевых тем, персонажей, событий-воспоминаний. Так, тревожным стуком в дверь и выкриком обозначена тема Тутайна. Архесобытием становится гибель невесты Эллены как жертвоприношение невинной: символическое повторение этого мотива с новыми обертонами будет обыграно в истории затонувшего Аугустуса, в судьбе негритянки Эгеди. Быть может, музыкальная рифма ему — и трагический исход детского поцелуя, сорванного с губ соседской девочки, о котором мучительно вспоминает 49-летний Аниас: поцелуй принесет смерть, уверяют товарищи, и девочка действительно скоропостижно умирает от болезни. То, что в логике позитивиста — совпадение, для поэта янновского склада — тождество. Любовь — это преступление. За доверие и вспыхнувшую на короткое время любовь к Аяксу поплатится впоследствии сам Густав: сюжет трилогии завершается его погребением, которое, согласно шокирующему завещанию, будет выполнено подобно языческому обряду (Густава вместе с любимой лошадью Илок и псом хоронят в каменном колодце, когда-то выдолбленном в каменистой местности для захоронения Тутайна). В финале романа повествование возвращается к абстрактному третьему лицу (как в «Деревянном корабле»), а замыкает трилогию «заверенная копия протокола» о смерти и погребении Густава Аниаса Роберта Хорна и его завещание. Судебная топика организует ключевые моменты сюжета.
Появляется в «Деревянном корабле» и персонаж-антагонист — тот, кто олицетворяет больную совесть Густава, Противник, провоцирующий защищаться и отстаивать свою жизненную правду. Образные воплощения его будут варьироваться в разных частях трилогии: суперкарго, матрос, которого повстречает Густав на 49-м году жизни (пролог «Свидетельства»), Аякс фон Ухри. Другой ключевой образ — ящик-гроб. Тема погребения сопровождает все повествование: воспоминания Густава из детства, ритуальное погребение Аугустуса вместе с мертвой дочерью врача, погребение Тутайна в металлическом саркофаге и затем захоронение его в море, явление Аякса, похожего на живого мертвеца (маска из белил и золота). Янн, не верящий христианским посулам о воскресении после смерти, не может примириться с конечностью человеческого существа, он рассказывает о попытках (тщетных, увы) своего героя заговорить, обмануть время, фетишизировать умерших.
2
G. Benn. Das moderne Ich // Benn G. Essays. Reden. Vorträge. Gesammelte Werke in vier Bänden. Bd. 1. — Stuttgart: Klett-Gotta, 1997. S. 18.
3
С. Беккет. Осколки: Эссе, рецензии, критические статьи / Сост., пер. с англ. и фр., предисл. и прим. — М. Дадяна. М.: Текст, 2009. С. 31.
5
Помимо 3-томного издания «Реки без берегов», содержащего не только роман, но и драматургические тексты и эссеистику, см. также: Х. Х. Янн. Это настигнет каждого. — Тверь: Kolonna Publications, 2010; Х. Х. Янн. Угрино и Инграбания и другие ранние тексты. — Тверь: Kolonna Publications, 2012; Х. Х. Янн. Томас Чаттертон. — Тверь: Kolonna Publications, 2013.
6
Имя Роберт, не фигурирующее ни в названии, ни по ходу повествования, появляется лишь в самом финале романа — в «завещании» героя, именующего себя Густав Аниас Роберт Хорн.