Так вот, древние люди не были дурнее нас. Такая мысль может «сидеть» в современном человеке: раньше были древние, потом чуть «попричесанней», потом немножко «поумытей» – а мы уж и «причесанные», и «умытые», и умные. Это – ерунда. Мы можем быть «умытыми дикарями» – и ничего не понимать в жизни. Древние люди стопроцентно знали, что человек бессмертное существо. Они боялись смерти, они ужасались ее. Но они вели себя с ней мужественно и по-умному. Об этом говорят древние погребения. Об этом вам скажет любая книжка по палеонтологии или по антропологии древней.
Человек – существо телесное. Не только духовное, но и телесно-духовное. Есть такие спиритуалисты, которые считают, что человек – это только душа. Только душа важна – тело не важно. Это правильно? Это – неправильно.
Ну и есть крайние материалисты. Для них: человек – это только тело. Это – «нервные реакции», какая-то физика, химия, биофизика. Души – нет. Есть набор нервных эмоций. Конечно, это – великая ложь. Человек – не таков. Человек одновременно телесно-душевен. Телесно – духовен. Он – и ангел, и животное. Эта дихотомия – она проявляется во всем творчестве. Об этом писал много Блез Паскаль в своих «Опытах о конических сечениях». Об этом говорит наш Гавриила Романович Державин: «Я телом в прахе истлеваю. Умом громам повелеваю. Я царь – я раб – я червь – я бог». Это все одновременно. Человек – и червяк, и «бог» одновременно. Человеческое тело так же достойно внимания, как и душа. Почему мы против плотских грехов? Почему тело нельзя растлевать плотскими грехами? Почему это опасно и грешно? Да потому что, тело – такой же участник вечности, как и душа.
Вот язычники веровали, что «тело – это неважно». Они считали: «Да делай что хочешь. И живи с кем хочешь. И как хочешь». Потому что, это – неважно в части телесных удовольствий. Главное – чтобы душа твоя была наиблагороднейшая.
А мы говорим: «Нет! Тело нельзя осквернять!» Тело названо храмом. «Вы – храм Божий!» И кто Храм Божий растлил, того покарает Бог. Так мы читаем в Новом Завете. (см. 1Кор. 3:16-17) Тело умрет, но оно же и воскреснет. Как зернышко, которое сгниет в земле, а потом даст из себя колос.
И вот, исходя из того, что христианство поднимает телесность на высокую высоту, мы как поступаем с покойниками? Мы их целуем. Обмываем. Кадим кадилом. Кропим святой водой. Одеваем в лучшие одежды. На прощание держимся за ручку. Даем последнее целование. Опускаем в гроб – и говорим: «До свидания!» Мы не говорим: «Прощай».
А с теми, которые святые, мы, вообще, что делаем? Мы выкапываем их из земли, эти негниющие тела преподобных, святых мучеников. Эти тела лежат в храмах наших. Мы переоблачаем их в священные одежды. И мы целуем их. Мертвую, якобы, руку. Мертвую, якобы, главу. Но на самом деле мы знаем, что они – живые. Это одежда души – святая плоть. И мы отдаем великие почести телам святых угодников. Потому что – тело свято. Тело может быть проводником и хранилищем божественной благодати. Поэтому христиане никак не могут согласиться с тем, что люди, якобы, меняют телесные оболочки, что тело будет неважно, что человек будет: то – хомяком, то – одуванчиком, то – звездой, то – куском грязи, то – бизоном, то – бегемотом. Вы не будете бегемотом. Ни – бизоном, ни – хомяком. Никто из вас не будет этим существом «по жизни».
Мы при жизни можем быть бегемотом. Вот «при жизни» – да.
Златоуст говорил, что при жизни человеку трудно быть «человеком». Потому что: «Смотрю на вас и вижу: обжорливых медведей, упрямых ослов, досужих мартышек, вечно кривляющихся, вечно всех копирующих, вечно всем подражающих. Вижу ядовитых змей. Вижу ехидну, которая никого не жалеет – жалит всех исподтишка. Вижу волка, к которому нельзя приближаться. Вижу трусливого зайца. Вижу ненасытного бегемота. Всех вижу. Людей – не вижу». Это Златоуст говорил в проповеди своим прихожанам. Он повторял слова Диогена, языческого философа, который ходил с фонарем по улице среди ясного дня. Ему говорят: «Безумец, зачем ты жжешь свечу?» Диоген: «Я людей ищу!» Ему: «С ума сошел что ли? Вон сколько людей кругом». Диоген: «Где люди-то? Людей-то нету. Вижу всех, кого хочешь: лисиц, волков, мартышек. Людей – не вижу!»