Сколько радости с знании, сколько радости в созерцании красоты. Все смотрят на деревья, на облака – но кто-то один смотрит так, что он потом это нарисует или сфотографирует и всем понятно, что он сумел это увидеть лучше, чем другие.
«Знания умножают скорби!» (реплика их зала)
Совершенно верно! Это вторая часть. Но не нужно думать, что отсутствие знаний убивает скорби. Отсутствие знаний тоже не такая уж веселая вещь. Это мы с вами цитируем книгу Екклесиаста. А этот великий мудрец все-таки жил до Воскресения Христова, до учения Христова. И он, действительно, говорил, что в этом мире скучно все. И так живешь-живешь. Все вращается по кругам своим. Помрешь и не знаешь, куда пойдешь. Он даже так говорит: «Дух скотины идет ли вниз? А дух человека не идет ли вверх? Не одно ли и то же они – человек и скотина. Вот что понял – ешь и пей от трудов своих, радуйся». Это один из главных таких рефренов по всей книге. Поэтому, в этих условиях – в условиях неизбежности смерти – в тех условиях можно говорить о бессмысленности всякого рода знаний. Все обрывается и заканчивается. Екклесиаст имел право сказать: «Да что толку, что я сделался мудрым? Разве я не умру так же, как все…»
Так что, друзья мои, то, что я вам говорил чисто про знания такие-вот – это не спасает человека. Даже можно сказать: «А Серафим Саровский в театр не ходил! И в библиотеку тоже. И вообще на картинки всякие не ходил. Не хлопал в ладоши. И вообще, не нужно ему было знать ничего – ни ваш китайский, ни ваш корейский, ни ваш английский. Он знал только то, что он знал. И был таким. И он – на Небе. И все его любят».
И это будет правда! Это будет правда…
А теперь – Внимание!! Означает ли это, что все должны быть такими, как Серафим? И что все смогут, главное, быть такими, как Серафим? Сколько у нас в истории русской Церкви «серафимов саровских»? – Один! Есть люди чуть похожие на него, есть чуть поменьше. Но вообще такие гигантские фигуры – они возникают один раз в несколько столетий. И быть похожим на этого человека (я сейчас скажу банальность) – очень тяжело. Поэтому, если какой-нибудь ветреник скажет: «Я буду жить как Серафим Саровский! Не надо мне детей в институт отсылать. Не надо мне самому ничему учиться», то скорее всего, он просто ошибется. Серафимом Саровским он не станет – а таким обскурантом… Беглецом от знаний – станет. И что будет хорошо, что плохо – сами судите.
Нельзя ставить знак равенства между современным, измученным, слабым, дезориентированным человеком и каким-нибудь светильником Церкви. Нельзя!
И подражать можно великим только в меру своей малости.
Вот Серафим Саровский был очень трудолюбивым человеком. В этом можно ему подражать смело. Он вообще на месте не сидел, когда был молодым – особенно. Он хорошо знал плотницкое ремесло, работал в плотницкой в монастыре. Рубанок, топорик – и все остальное, что было в руках у плотника, – ему было хорошо знакомо. Трудолюбие? – Да, в этом подражайте! А вот в том, чтобы на камне тысячу дней стоять – не подражайте! Не надо. Ноги поломаете. Потом придет машина белая с красным крестиком – заберет куда-нибудь. И будут родственники вас искать по всем больницам. Не надо.
Надо понимать, что я могу, чего – не могу, и чего – не смогу никогда… И успокоиться. Мне кажется, что человека просто накажут за то, что он хотел делать то, что не должен был и никогда не сможет, и при этом не делал то, что он мог сделать и – не сделал. Понимаете?
Например, ты мог жениться, родить двух-трех детей, вырастить их и не бросать свою жену. Создать свою небольшую семью и нести крест своей семьи. Довольно тяжелый, кстати, крест семейной жизни. При всех нюансах, при том, что есть любовь, и счастье, и радость быть вместе, все равно это – крест. Твой маленький крест. А ты всю жизнь хотел быть как Антоний Великий. В конце концов ни на ком не женился, никого не родил, и вот уже дополз до старости. И Антония из тебя не вышло и за спиной ничего нет. Понимаете?
Это такая болезненная штука – не сделать свое и бесплодно подражать чужому.
Я даже уверен, что все, что вокруг нас есть в цивилизации – оно нам должно помогать жить.
Это правда, что Сергий Радонежский в театр не ходил, но значит ли это, что мы своих детей в театр не пустим? Я видел, как могущественно влияет театр на молодежь. На пацанов, на сопливых пацанов, которые матом научились разговаривать раньше, чем хотелось бы. И на девчонок, которые уже и красятся, и мажутся в шестом-седьмом классе, и глазками стреляют друг на друга. Как они, например, на постановке, скажем, «Ромео и Джульетты» боятся дышать в конце в последнем акте. Или плачут или, вообще, как будто их из-за угла пыльным мешком по голове ударили. Они вообще забывают, где они были – на небе или на земле. Какое могучее воздействие на человека производит хорошая драматургия! Я много раз это видел. И у меня не повернется язык сказать: «Да театр не нужен никому. Ерунда такая. Это – лицедейство. Это – грех сплошной». Да, там грех бывает. Но в театре есть могучее средство нравственного воздействия. Могучее!.. Есть, например, люди очень духовные. И в театр их водить не надо. Но есть люди, которые кроме футбола ничего не смотрят. И кроме, как матом больше никак не разговаривают. Если такой человек попадет в театр вдруг, и в театре со сцены кто-нибудь сумеет при помощи артистического таланта и Божьего подарка, прикоснуться к сердцу человека, так что человек, может быть, впервые будет оглушен этой красотой чужого искусства, то для такого вот дядьки поход в театр превратится в великое событие в жизни. Может он с этого момента и поменяется? Может ему с этого момента и матюгаться стыдно станет? Может он впервые по дороге домой жене цветы купит? Она спросит: «Что с тобой случилось?» А он ответит: «Я в театре был! Я такое видел. Я тебе рассказать не смогу, потому что у меня язык не приучен такое рассказывать».