Итак, нужно жить в мире, но не по-мирски. Не нужно убегать из мира, но нельзя во всём с ним соглашаться. Там, где тебе говорят «ничего страшного», а ты знаешь, что это гибельно, живи своим верным знанием, а не общей фразой. И помни, что Бог крайне редко призывает обличать грешников, как это было в случае с пророком Ионой, особым избранником. Поэтому живи молча, но по правде и совести, пока Ангел не скажет тебе: «Уходи и не оборачивайся».
Всякое общество живо, пока количество небезразличных людей, желающих хранить нравственность, не уменьшилось в нём до критической точки. Такие люди — его скелет.
Всё дело в любви (26 сентября 2011г.)
С таким понятием, как «старец», у нас стойко ассоциируется представление о монахе-подвижнике почтенных лет. Проведя многие годы в усердных и внимательных трудах, такой подвижник может получить от Бога особые дары — знание человеческого сердца, способность направлять людей на прямые жизненные пути. Такие люди любимы православным народом, их ищут, к ним едут и идут, преодолевая любые расстояния. Таких подвижников не ищут в миру. Хотя, говоря по совести и следуя Писанию, можно и в миру найти тех, кто является неукоризненным и чистым, чадом Божиим непорочным среди строптивого и развращённого рода (Флп. 2, 15).
Таким был отец Иоанн Кронштадтский. Но ещё более этому слову соответствует житие Алексия Московского (Мечёва).
Отец Иоанн не имел детей, не был связан необходимостью прокормления и воспитания. Он служил, служил и паки — служил. Проповедовал, проповедовал и паки — проповедовал. С момента прихода к нему всероссийской известности он путешествовал по всей стране, всюду принося дух апостольской ревности и апостольского чудотворства.
В отличие от него, отец Алексий никуда не путешествовал. Он сидел на месте, и храм, в котором он служил, был одним из самых маленьких и невзрачных во всей Москве. Он был семейный человек, и, когда отдавал последнее нищим, сердце его не раз сжималось болью о своей семье. «Чужим помогаю, а о своих не пекусь», — мучительно думалось ему в эти минуты. Как и кронштадтский пастырь, отец Алексий искал силы и вдохновения в молитве, наипаче — в литургии. Каждый день год за годом в его маленьком храме звонили к литургии. «Опять звонишь? — спрашивали соседи-настоятели. — Зря звонишь».
Но годы прошли, долгие годы почти одинокого подвижничества, замешанного на нищете и борьбе с тяжёлыми мыслями, и в храм потянулись люди.
Живя в миру, отец Алексий был очень близок по духу подлинному монашеству. Ведь монашество — это не только и не столько безбрачие и чёрные одежды. Это самопожертвование и любовь, это частая молитва о людях, со временем превращающаяся в молитву всегдашнюю. Живя так, Алексий Московский был един в духе с лучшими представителями предреволюционного духовенства. Старцы оптинские считали его своим. Серафим Саровский, к тому времени уже вошедший в небесный покой, наблюдал за его деятельностью и посылал к нему за помощью людей.
Одна женщина, доведённая до отчаяния житейскими трудностями, решила свести счёты с жизнью, для чего пошла в лес, прихватив верёвку. В лесу она увидела сидящего на пеньке благообразного старичка, сказавшего ей: «Это ты нехорошо задумала. Иди-ка в такой-то храм к отцу Алексию. Он тебе поможет». Удивлённая женщина побежала в указанный храм, и первым, что она увидела — была икона старичка, спасшего её от самоубийства. Это был святой Серафим. А храм этот — Никольский храм на Маросейке, где настоятелем был отец Алексий Мечёв.
Такой случай был не единственным. Но дело не только и не столько в чудесах. Дело в любви, без которой засыхают души человеческие; которую многие жадно ищут; которая является отличительным признаком для безошибочного узнавания учеников Христовых.
Никаких миссионерских путешествий, никаких написанных книг. Ничего внешне великого или грандиозного. И вместе с тем подлинная святость, подлинное сердцеведение, при котором батюшка, раскрыв ладошку, мог сказать духовным детям: «Все вы у меня вот где».
Он переживал о них, думал о них, склонив колени, усердно молился о них суетными днями и долгими ночами. Он действительно любил всех попавших в орбиту его молитвы, и они все были у него словно на ладошке со всеми своими страхами, трудностями, проблемами.