Вот это-то «общество» и оказалось уязвимо во времена «исторического материализма». А «царство благодати» и осталось жить само, и продлило существование земного Отечества. Сохранилась Литургия, и личный подвиг, и молитва со слезами и многое другое, тогда как все почти остальные скрепы распались, и, казалось, под обломками величественного прежде здания живых уже не осталось.
Хомяков оказался более прав, чем катехизис митрополита Филарета. Нельзя сказать, что Хомяков прав, а катехизис не прав. Нет! Но можно сказать, что Церковь, в определении Хомякова, более живуча и первична по отношению к той Церкви, что дана в определении катехизиса. Есть первая — будет вторая. Нет первой — ничего не будет, только — видимость.
И когда я дерзаю говорить, что и на Церкви лежит часть вины, и что ею тоже нельзя гордиться, я имею в виду Церковь в определении катехизиса Митрополита Филарета. Я имею в виду ту сложную структуру, в которой епископу из проповедника и молитвенника угрожает превращение в чиновника, где бумажно-канцелярская жизнь обидно напоминает о жизни любого министерства, и т. д.
Этими нюансами церковной действительности воистину нельзя гордиться. И если они временами попадают под слом, то люди, ломающие их, не замечают в них ничего святого, и, соответственно, совесть их в процессе слома молчит.
Народ виноват. Враги виноваты.
Могу гордиться. Не могу гордиться.
Хочу гордиться, но не могу.
Могу, но не хочу.
Надо прекращать ругаться друг с другом из-за того, от чего у собеседника сердце болит. В словах мы можем ошибиться. Особенно, в словах, сказанных публично, вживую, без подготовки. Но судить нужно не только о словах, а и о намерениях.
Если я слышу в словах человека, за фасадом слов его, слезы; если чувствую, что слова эти вымучены и выплаканы, то я буду прислушиваться к этим словам, даже если формально с ними не согласен. И не учит ли нас книга Иова тому, что формальная правда бывает Богу неприятна, а болезненные крики с непривычно-дерзкими нотами могут быть как раз согласны с волей Божией?
Я не об отце Георгии говорю только. Я говорю вообще о культуре дискуссий, которой у нас почти нет, и о желании научиться вслушиваться в то, что глубже сказанных слов.
По поводу же обрывков речи о. Георгия я скажу только то, что уже сказал: лично я не желаю хвалиться (или гордиться) ни народом, ни Церковью.
Что-то, даже кроме слов апостола Павла, постоянно подсказывает мне, что гордиться и хвалиться мне нечем.
Смирение Христово (10 октября 2011г.)
Пришел как-то в храм знакомый человек и попросил какую-нибудь книгу о Матроне Московской.
Книги не было, но мы с ним с обоюдной радостью и восхищением поговорили об этой святой, похвалили ее, поохали, повосторгались.
Больше всего удивлялись тому, что человек она была, с мирской точки зрения, абсолютно немощный и бесполезный. Всего, что любит и чтит мир, в ней не было. Ни образования, ни власти, ни богатства, ни красоты. Ни-че-го. Вместо же всех желанных качеств была у нее в изобилии немощь. Точнее — слепота и бездвижность.
Только представь себя на месте неходячей и слепой старухи, только представь себе ее беспомощность и зависимость от посторонней заботы, и тебя как током передернет. О какой тут святости можно говорить? Дома престарелых у нас переполнены подобными несчастными стариками. И что, много вы там святости видели? Но в том-то и чудо, что через человека, внешне беспомощного, но молящегося и неунывающего, Христос в данном случае явил Свою великую силу.
«Сила Моя в немощи совершается», — вспоминается при этих размышлениях. И еще: «И незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, — для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом» (1 Кор. 1: 28–29).
Разговор о Матроне закончился, оставив в душе смесь радости и удивления, мы со знакомым распрощались, а ум мой, как-то сам собой, ухватился за продолжение темы. «Христос явил многократно и продолжает являть Свою силу, — говорила зашевелившаяся мысль, — через людей немощных, ничего не значащих, на которых мирскому глазу остановиться лень. Калики перехожие, юродивые, странники — это проводники силы Господней. И это потому, что и Сам Он “уничижил Себя Самого, приняв образ раба… Смирил Себя, быв послушным даже до смерти, и смерти крестной”» (Флп. 2: 7–8).
«Он взял на Себя наши немощи и понес болезни».
Эти истины веры, формально известные давно и многим, способны, по мере углубленного размышления над ними, растопить сердце и увлечь человека на такую мысленную глубину, на которой часы пролетают, словно минуты. Среди многих мыслей думалось и о следующем.