Все мы из себя что-то изображаем, хотя бы временами. Города не исключения. Ради уменьшения бюджета фильма в сотни раз, по причинам политического и идеологического характера при экранизации «Трёх мушкетёров» в Союзе Парижем пришлось на время стать Львову. Он и подходил как нельзя лучше. Сотни улочек, мощёных тем самым булыжником, перебои с водой и проблемы с канализацией, запах общественной уборной из каждого подъезда в центральной части (именно так и было). Кофейни, уличные красавицы, каменные завитушки, украшающие костёлы, доминанта серого цвета в историческом центре. Натуральный Париж времён Атоса, Портоса и Арамиса — плюс вихрем ворвавшегося в эту компанию гасконца.
Нам, мальчишкам, стало тогда, быть может, впервые, понятно, что нашим городом можно гордиться. Ещё бы! На каменной лестнице костёла святого Антония (на Лычаковской) д’Артаньян толкнул в раненое плечо Атоса. Возле польской катедры, прямо напротив облюбованной неформалами «Булки», д’Артаньян наступил на оброненный Арамисом батистовый платок. Их несостоявшаяся дуэль, переросшая в комическое избиение незадачливых гвардейцев, имела место во дворике тогда закрытого армянского монастыря. Да что там! Де Тревиль пел песню о кровопролитье на фоне дворца Потоцких. Анна Австрийская встречалась с Бекингемом у стен костёла Эльжбеты на Привокзальной. Песню «Пора-пора-порадуемся» в конце первой серии конные мушкетёры пели, оставляя слева от себя костёл Николая в бывшем монастыре тринитариев. Позже, после захвата Юра, он стал на короткое время кафедральным православным собором. В общем, мы, как оказалось, жили в Париже. Пусть портом Кале оказалась Одесская набережная. Пусть Миледи стреляла в д’Артаньяна на фоне Олеського замка. Всё равно большая часть съёмок проходила на тех мостовых, где и мы оставили свои отпечатки; на тех улицах, где и мы, время спустя, пили кофе, споря о смысле жизни.
«А что, собственно, вы хотели этим сказать?» — могут меня спросить.
Словно ученик, пойманный врасплох, я повторяю вопрос и тяну время. Что я, собственно, хотел этим сказать? А, ну да.
Я мог бы сказать, что я, в некотором смысле, парижанин. Но я этого не скажу, потому что я — никакой не парижанин, ни в каком смысле.
Я хотел сказать, что города и страны манят нас одним, а подсовывают другое. Вернее, мы сами не знаем, где что лежит, и идём на запах жареного, а едим варёное. То, что раньше было экзотикой, ныне стало надоевшим бытом. Чтобы подставить спину под тайский массаж, не нужно даже знать, в какой части глобуса Таиланд нарисован, тем более — ехать туда. Путешествия качественно изменились, потому что встреча с новизной требует проникновения вглубь, а не облизывания поверхностей. Облизывание же поверхностей распаляет внутренний голод, но не насыщает его.
Итак, путешествовать нужно вглубь. По мере путешествий вглубь любое перемещение в пространстве улучшается в качестве.
Ещё я хотел сказать, что ни один житель Парижа времён д’Артаньяна, даже шпион Его Величества, не знал всех закоулков своего города и всех его тайн. Тем более не можем исчерпывающе знать прошлого мы. Мы лишь можем чувствовать нечто и неосознанно двигаться в сторону манящего запаха.
Не знал всего Парижа Бальзак, знавший в тысячу раз больше нашего и в замысле своей «Человеческой комедии» соперничавший с Данте. Не знал всего Парижа Гюго, понимавший в тысячу раз больше нашего, чей «Собор Парижской Богоматери» можно взять, прямо сегодня, и перечитать, вместо того, чтобы насвистывать арию Квазимодо, ставшую шлягером.
В сторону Париж. Париж ни при чём!
Живя в Киеве, мы едва ли знаем сотую часть Киева. Да и в собственной квартире всякий из нас не до конца знает, где что лежит. Но человеку дан ум, чтобы понимать, узнавать и запоминать. И ему дано сердце, чтобы жить и чувствовать. В случае запуска этих двигателей жизнь рискует стать интересней даже без подвигов лягушки-путешественницы. Ну а уж если при этом удастся и увидать кое-чего, тогда мы в результате можем получить такого рассказчика, о котором до сих пор только слышали в сказках.
Этот волшебник-рассказчик сможет часами, без перерыва, при молчащих со стыдом радио и телевизоре, качать нас на волнах своих повествований. И не важно, что будет за окном: мелкий ли дождик или мохнатый снег. Мы будем следить за его рассказом, подперев щёку рукой, и душа наша в это время будет совершать далёкие и удивительные путешествия.