Когда старец служил литургию, он не хотел, чтобы кто-то еще присутствовал в храме. Его послушник, будущий великий Паисий Святогорец, пел за перегородкой и не видел, что происходило на службе. А там каждый раз отверзалось Небо, и оттуда сходило великое Небесное воинство. От переполнявших старца чувств и слез, он, бывало, не мог произнести ни слова. Послушнику Паисию приходилось порой по нескольку часов подряд петь Херувимскую песнь, пока старец мог снова продолжать богослужение.
Послушнику Паисию приходилось порой по нескольку часов подряд петь Херувимскую песнь, пока старец мог снова продолжать богослужение.
Время останавливало свой бег, и отец Тихон замирал в великом изумлении перед тем, что открывалось перед его взором. Его душа возносилась к Престолу Троицы, и он лицезрел Воскресшего Спасителя во всей Его славе. Заветной мечтой старца было продолжать служить литургию в Царстве Небесном. В конце жизни его мечта изменилась на полную уверенность в том, что так и будет, потому что это ему открыл Сам Бог. «Послушник мой, скоро я буду служить литургию на Небесах», – говорил отец Тихон Паисию незадолго до смерти. Только своему любимому ученику старец мог по секрету сказать: «Вот здесь стоял Херувим, а здесь Серафим, вон там молился Ангел-Хранитель на литургии».
В бытовой жизни у старца и его послушника царила абсолютная нищета. Деньги старец вообще не брал в руки, считая это нарушением обетов монашества. «Деньги – это кровь бедняков», – говорил он своему ученику Паисию. Отец Тихон писал иконы и обменивал их на хлеб и на все необходимое для рукоделья.
Ел он крайне мало, ему было достаточно в день одной ложки супа. Из мебели были две доски вместо кровати, старый табурет и кухонные принадлежности, состоящие из консервных банок. Подрясник у старца был весь сшит из заплаток, а скуфья совершенно протерлась. Вообще все то, что находилось в келье отца Тихона, обычно люди дома не держат. Это можно найти только на свалке. Вместо матраца у него была рваная накидка. Укрывался он дырявым стеганым одеялом, откуда торчали куски ваты. Этой ватой старец делился с мышами, те тащили ее в свои норы.
Соседями и друзьями старца стали дикая кабаниха, которая каждый раз приходила к нему во двор, чтобы выводить своих поросят, а также лиса, которая забегала к нему в гости.
Душа монаха стала очень чуткой, а тело бесчувственным. Оно постоянно было покрыто укусами от комаров и клопов, на которых отец Тихон не обращал никакого внимания. Соседями и друзьями старца стали дикая кабаниха, которая каждый раз приходила к нему во двор, чтобы выводить своих поросят, а также лиса, которая забегала к нему в гости. Зверей старец подкармливал едой, а насекомых своей кровью.
Облик отца Тихона был ангельским. Те, кто хотя бы раз в жизни видел его, не могли уже забыть никогда. В нем жила детская тихость и радость. Молитва не сходила с его уст. Даже когда старец засыпал, а это был крайне редко, то он и во сне продолжал творить молитву. А спал подвижник с перерывами не более пятнадцати минут. Его кровать состояла из двух досок, наклоненных под углом сорок пять градусов, чтобы долго спать на них было невозможно. Всю ночь старец по чёткам творил молитву, а под утро совершал литургию.
Случалось, что по каким-то надобностям послушник Паисий отлучался, но возвратившись и подойдя к келье старца, он слышал, как кто-то вместо него поет во время службы. После богослужения отец Тихон выходил из своей церквушки, но там внутри никого не было. Вместо послушника пели ангелы.
Случалось, что по каким-то надобностям послушник Паисий отлучался, но возвратившись и подойдя к келье старца, он слышал, как кто-то вместо него поет во время службы.
К концу жизни отец Тихон ходил в состоянии какого-то опьянения от Божественной любви. По свидетельству опытных духовников, та мера святости, которой достиг отец Тихон, была вершиной, к которой редко кто смог подниматься за всю историю жизни Афона. К сожалению, объем публикации не дает нам возможности обратиться к духовному наследию этого великого подвижника современности. Можно лишь сказать, что красной нитью в нем проходила мысль о том, что Бог – это великая, ни с чем не сравнимая, потрясающая Любовь и такое же потрясающее смирение. Поэтому, подобно влюблённому, старец гнался за высочайшим смирением, которому нет конца.