Когда Он сияет вечным светом Своим, тогда — «исцеление в лучах Его» (Мал. 4:2). Когда Он во славе, тогда история закончилась, и началось блаженство. Собственно, это и дано было испытать, как некий начаток, трем апостолам и двум пророкам: история закончилась, и люди вошли в Царство вечным светом сияющего Царя.
Вот почему Преображение по смыслу и значению стоит сразу после Рождества и Пасхи.
Рождество — вхождение Бога в мир людей. «Слово стало плотью».
Пасха — победа над смертью. «Пожерта бысть смерть победою».
Преображение — предощущение будущего блаженства, когда спасенные будут жить в Небесном Иерусалиме, не имея нужды в солнце, луне и светильниках. «Ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец» (Откр. 21:23).
Мы не в человека верим, которого злые люди унизили, оскорбили и ко кресту пригвоздили. И не в пророка мы верим, который велик и хорош, но безмерно удален от Существа Божия. Мы верим в Слово, в Котором «была жизнь, и жизнь была свет человеков» (Ин. 1:3). Именно это показывает нам праздник Преображения.
Насекомые (22 августа 2012г.)
Пчелка хороша. Плоды ее сладки для гортани и бедняка, и простолюдина. Муравей хорош. У него нет начальника, но он сам зарабатывает хлеб свой, о чем подробно пишет автор Притч. Вот муха плоха. Настолько плоха, что «король мух» — «Баал зебуб» — есть имя диавола. В привычном для нас произношении это имя звучит как Вельзевул. Так насекомые входят в мир религиозных понятий, и мы вынуждены о них говорить и думать.
Религиозный уровень жизни есть высший уровень жизни. Если насекомые присутствуют в религиозном сознании, то они присутствуют и в поэтическом сознании, хотя сами не очень поэтичны. Стрекоза и Муравей нам известны с детства. Известна Муха-Цокотуха и спасший ее от паука Комарик. Наше мышление мифологично. Комарикам и стрекозам там всегда найдется место, и значение их будет аллегорично. Но в новейшее время насекомые стали входить в поэзию как таковую, причем — всерьез, а если даже и в шутку, то с улыбкой сумасшедшего с бритвой.
Всерьез героем не басни, но стихотворения насекомое стало с легкой руки Достоевского. Рука у него легкая, но раны вскрывает тяжелые и неудобь исцельные. Его капитан Лебядкин пишет стишки про таракана, под которым мы разумеем самого лирического героя — человека, в жизни окончательно потерявшегося и вряд ли найтись могущего.
Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства.
Серьезный труд требует серьезного толкования. Капитан сам и толкует свое творение. «То есть когда летом, — заторопился капитан, ужасно махая руками, с раздражительным нетерпением автора, которому мешают читать, — когда летом в стакан налезут мухи, то происходит мухоедство, — всякий дурак поймет, не перебивайте, не перебивайте, вы увидите, вы увидите». И он продолжил:
Место занял таракан,
Мухи возроптали.
«Полон очень наш стакан», —
К Юпитеру закричали.
Но пока у них шел крик,
Подошел Никифор,
Бла-го-роднейший старик…
Там дальше у него не было окончено. Ясно было только, что старик Никифор выплескивает «всю эту комедию», то есть таракана и мух вместе, в лохань. Такая печальная эсхатология венчает в узел завязанную драму тараканьего бытия. Смешно, не правда ли? Но и немножко страшно.
Почему страшно? Насекомые маленькие, вместе они, правда, неистребимы, но зато поодиночке беззащитны. Совсем как люди. Но если посмотреть на них в увеличительное стекло, то действительно станет страшно.
«Я видел однажды, как подрались муха и клоп. Это было так страшно, что я выбежал на улицу и убежал черт знает куда», — писал Хармс. Обэриуты вообще были близки к капитану Лебядкину. Они чувствовали, что человек мельчает и что личность управляется законами масс. Они чувствовали, что история будет безучастно топтать обезличенные массы людей. И что самим им придется сгинуть в этой беспощадной круговерти, где палачи похожи на немигающих насекомых с «коленками назад».
Один из обэриутов — Олейников — в образе таракана предвосхитил репрессии с пытками и расстрелами. Его жертва прямо перекочевала в литературу XX века из тетрадок капитана Лебядкина. Но это уже не ерничество, а подлинный кошмар.
Написано за три года до расстрела самого автора. Прошу внимания: