Возникает вопрос: где вся эта мудрость и проницательность в официальных речах? Неужели люди, слушающие официальные речи, заранее обречены не на сочные травы, а на жевание силоса, как нелюбимое стадо. И вообще, отчего это люди, искренние с самими собой, в дневниках и переписке, становятся невыносимо фальшивы и казенны в официальных речах? Говорящий штампами не может не мыслить штампами. А мыслящий штампами не может никого ни увлечь, ни зажечь, ни тронуть и привести в движение, как это отмечал упомянутый Квинтилиан. Так отчего же официальные и программные речи умных и образованных людей создают впечатление написанных под копирку? Это что у нас вера такая? Друг с другом — по душам да от сердца к сердцу искры высекать мы можем, а если с трибуны, то сразу «темные силы нас злобно гнетут», и «в бой роковой мы вступили с врагами», и так далее. Не скажем просто, что «в драку влезли и по морде получили-дали», а именно «в бой роковой …».
Что за фальшь пропитала нашу жизнь и привычно обозвалась «православной традицией»? Митр. Анастасий возглавил Церковь-беженку. Но он унес с собой в сознании не только высокое и рафинированное образование, но и фальшивую публичную риторику синодальной поры, обреченной на Родине на слом. И за спиной у него осталась в покинутой стране та же риторика, только уже воспринятая коммунистами и лишенная поэтому призывания святых имен и цитирования Библии.
Но стиль одинаков. Возвышен, криклив, патетичен, от жизни конкретной оторван. «Братство», «равенство», «высокие порывы» и «героический труд». Все те же «светлые дали» и «свинцовые тучи», только по иному поводу. И «призрак бродит по Европе», и «акулы мирового империализма разевают пасть на юную деву рабочей республики». И, конечно же, «вихри враждебные веют над нами». И только в дневниках, в тишине и в уединении привычно выговаривала себя во всех мирах живая душа, стиснутая рамками удушающих условностей. Стиснутая вне Церкви, стиснутая и внутри ее. Ну не в тюрьме ли мы?
В одной из статей я как-то касался темы, «подброшенной» Бердяевым. Это тема свободы. Тяготясь рамками жизни социальной (всегда более-менее рабской) человек русский стремится к анархизму или святости. И то и другое — выход за рамки. Лучшие люди монашествуют или даже странничают, что выше монашества. Худшие — бандитствуют, плюя на все, что свято для обывателя. Таков их каприз. А власть в лице коммунистов, сочетала долго милую народу простоту и аскетизм с таким же милым бандитством «ради малых сих». Робин Гуд ведь вместе с казаками или «армией» Пугачева ведь не более, чем разбойники, но разбойники идейные и оттого темному народу милые. Поэтому коммунисты и во власти (пока не зажирели) задержались надолго, олицетворяя бытовую простоту и мировое злодейство на благо трудового человека во вселенной.
Власть, бандиты и монахи. Три особые категории людей на Руси. И у всех, заметьте, особый язык. У блатных — феня. У власти — мыльные пузыри и специфическая газетно-брифинговая риторика, утаивающая истинное состояние дел. Ну и у церковных людей — свой язык, со всеми «аще убо» и патетикой о «темных тучах на горизонте», которые рассеиваются от «светлых речей добродетельного и подвизающегося мужа».
Но пусть блатные ворчат и мурчат по-своему. Это не нашего ума дело. Пусть и политики скрывают свои мысли за привычной фразой. Но Церкви необходимо переводить свои проповеди с русского на русский, с отжившего свое зализанного языка отчетов и рапортов на язык нормальных людей, у которых внутри — сердце, а не «пламенный мотор». Нужно учиться говорить с паствой на понятном языке. Для этого нужно жить жизнью, более-менее сочетаемой с народной. И нужно, имея в душе нечто из единого на потребу, искать слова для адекватной передачи этого опыта окружающим людям. Нужно знать, как говорить надо и как говорить нельзя. Первая цель достигается серьезным поиском. А для второй цели стоит только раскрыть наугад сборники высоких речей, сказанных в веках минувших. Стоит выучить наизусть нечто из этих речей и без адаптации произнести перед паствой. Неприятный эффект (недоумение слушателей, стыд оратора) научит проповедника никогда более не говорить с людьми заученным языком ушедших эпох и неуместных торжественных излияний, до которых мы не доросли, и вряд ли дорастем. Проповедовать постоянно, проповедовать просто по слогу и честно по смыслу, расти самому, чтобы слушающие росли вслед за тобой — такова задача священного сословия. И не зря покойный Шмеман любил дневники. Кроме дневников у нас и любить нечего. Не любить же, право, официальные отчеты и прочую макулатуру! Наша насквозь лживая эпоха только в сокровенном и сказанном шепотом способна удивить проницательностью и искренностью. А все громкое в нашей эпохе рискует оглушать барабанные перепонки и вовсе не трогать сердце. Да, господа. Да, братья и сестры. Да, отцы-пустынники и отцы-протоиереи. Да, владыки и святители. Да, да, к сожалению, да.