Далее речь в эссе идет о качественных характеристиках поэтической речи, в частности — о плотности. «На самом малом пространстве хорошее стихотворение покрывает огромную мыслительную территорию и часто приносит в финале читателю прозрение или откровение».
Это именно то качество, которое должно расположить в сторону поэзии христиан. Христианам должно быть известно, что такое «плотность текста». Иногда полстраницы Святой Книги рождают в душе чувство «сытости» и запрещают читать дальше. Можно жить тем, что уже прочел, носить это в себе, мыслить об этом. Библейская ткань густа и жива. Только поэзия (хорошая поэзия) приближается к Библии по этим характеристикам. Только поэзия! И христианам должно быть по пути с поэтами, по крайне мере больше, чем с учеными. Ведь и Библия написана стихами в огромной своей части, и нигде — как научное исследование.
Поэзия и логична, и эстетична. Она работает с обоими полушариями мозга. Она сродни прозрению, но она же связана с кропотливой работой ума. «Другими словами, стихотворение дает образец полноценной, без перекосов, деятельности человеческого разума». А прозрения и откровения «остаются твоими и когда ты закрываешь книжку, поскольку нельзя вернуться назад, туда, где у тебя их еще не было». Да, подлинным богатством является то, что нельзя отобрать, что нельзя потерять и что не утонет ни в одном кораблекрушении. Наши «прозрения и откровения» и есть наше единственное внутренне богатство, которое мы приобретаем всегда преемственно, при помощи других людей, ранее живших, что-то понявших и передавших нам свой опыт. Для вящего удобства переданный опыт может быть гармонизирован и отрифмован.
Народы исчезнут, а слово останется
Недавнее прошлое и современность любят разговоры о свободе, нередко мы и сами участвуем в них. Но жизнь дарит нас повторами и верчением в колесе. Суета любит белок. А вот подлинная поэзия «избегает клише и повторов». В этом смысле она свободна и учит свободе тех, кто любит ее. Она не есть «форма развлечения и в каком-то смысле даже не форма искусства, но наша антропологическая, генетическая цель, наш языковой, эволюционный маяк». Бродский часто повторяет об антропологическом измерении языка, поскольку отношение к слову это отношение к главному отличию человека от животного царства. Языку нужно все время учиться и средствами языка в лучшем смысле очеловечивать мир. Это нам только кажется, что мы владеем языком, поскольку окружающие нас понимают. Но овладели мы им лишь поверхностно, на таком уровне, который «годится, чтобы перехитрить противника, продать товар, переспать с кем-нибудь, заработать повышение, но который, конечно же, не годится для того, чтобы исцелить от страданий или принести радость»
При всей своей слабости (кажущейся), слово сильнее всего. И поэтическое слово, отточенное, как стрела, уместно сказанное, как золотое яблоко, помещенное в прозрачный сосуд, оно переживет века. Народы исчезнут, а слово останется. «В отличие от общества, у хорошего поэта всегда есть будущее, и его стихи в каком-то смысле суть обращенное к нам приглашение к нему приобщиться». Да, это так. Бессмертные делятся бессмертием с внимательными, ну а смерть делится смертью со всеми остальными. «Когда мы читаем их (великих поэтов) сочинения, мы понимаем, что они знали нас, что поэзия, предшествовавшая нам, по существу — наш генофонд»
«Конечно, она не может уменьшить бедность, но может кое-что сделать против невежества. И еще — это единственная имеющаяся у нас страховка против пошлости человеческой души».
Уже одной этой страховки хватает. Ведь если есть в избытке сытость и безопасность, комфорт и удобства, но при этом пошлость повсеместна, неистребима, навязчива, как муха, и прилипчива, как мед, то не радость и счастье ждут человека, а мысли о самоубийстве.
Бродского трудно комментировать, потому что лишних слов он почти не говорит. В его текстах и комару нос подточить трудно. Поэтому их лучше всего просто самим читать, а потом обсуждать с друзьями. Но я берусь временами за этот труд лишь потому, что упоминаемая антропологическая катастрофа глубоко проникла в среду любителей Слова — христиан. Последние тяжко недугуют, и читать перестали, и страхами питаются более, нежели надеждой и молитвой. Их не то, что поэзию, из них некоторых и псалмы Давида разумно прочесть не заставишь. И это все — болезненные ягоды с одного поля. Между тем, читать надо, учиться ценить красоту надо, думать надо. И, как говорит Иосиф Александрович, «я просто надеюсь, что эта идея, если она найдет поддержку, может в какой-то степени замедлить распространение нашего культурного недуга в следующем поколении».