Что ж, если эта мысль правильная, то пусть современность приготовится пасть наземь от удара камнем, потому что Давид победит. Удар будет именно камнем. Например, соборами древности. «По-прежнему будут стоять европейские кремли и акрополи, готические города, соборы, похожие на леса, и куполообразные сферические храмы, но люди будут смотреть на них, не понимая их, с бессмысленным испугом недоумённо спрашивая, какая сила их возвела и какая кровь течет в жилах окружающей их мощной архитектуры» (Мандельштам)
Вот именно так, как рыба на человека, смотрит современность на каменные леса христианской архитектуры. «Построить-то мы тоже такое можем, но зачем?», — спрашивает современность, обличая этими словами свою технологическую вооружённость и идейную пустоту. Технологические усилия, считает современность, нужно вкладывать в получение прибыли, в изобретение новых видов вооружений и в бытовые удобства. И ей кажется, что все должны думать так же. А древность мыслила иначе. Словно Голиаф — камнем Давида, современность поражается камнем любого древнего храма.
Но бывает наоборот. Революционеры, развалившие Дом Романовых, говорили: «У вас (государства) пушки, законы, полиция. На вашей стороне привычки масс, традиции, освящённые древностью, кадильный дым и золотые эполеты. А у нас — только идея и злость. Но мы победим». И они победили. А победив, стали энергично и неутомимо разрушать то, что возводилось столетиями. Клубы строительной пыли в воздухе стояли долго — клубы разрушаемого старого и возводимого нового. Под гром строительства неутомимо работал «товарищ Маузер». И теперь мы живём на этой абортированной, выскобленной территории, где злая идея, укутанная в добрые слова, разрушила огромное прошлое и успела построить не менее огромное настоящее. До сих пор все наши усилия сводились к тому, чтобы отстроить разрушенное. А этого мало. Нужно ещё понять историю и связать разорванные её концы.
Недавно удалось посмотреть постановку «Борис Годунов» Мусоргского. Там Пимен поёт об «ещё одном последнем сказанье», сидя за ноутбуком. В рясе, с бородой, при сохранении текста и музыки, но с ноутбуком. Это вначале удивляет, кого-то, может, и шокирует, но это правильно. Летописец сегодня именно так и трудится — за ноутбуком. А кабак на Литовской границе — и в нём Гришка, беглец и самозванец, — дан в виде бара с неоновой вывеской, шестом и прочими атрибутами злачного места. И это тоже правильно. Таковы кабаки теперь «на Литовской границе», и именно в них обдумывают планы самозванцы. Народ же при избрании Бориса на царство одет в канареечные жилеты дорожных рабочих, в форму демобилизованного солдата, в тряпье торговца с толкучки, и проч. Правильно и это. История одета в современность, что означает: механизмы исторические действуют на пространствах изменившихся декораций. Механизмы те же, а декорации изменены. Это, повторяю, правильно. Это не авангардизм, но классика, вышедшая из музея и вошедшая в современность. Так и надо.
То был пример осмысления нынешнего через прошлое. Можно идти и в обратном направлении — осмысливать прошлое через нынешнее. Привожу пример. Существуют многочисленные исторические клубы, которые занимаются реставрацией событий. Маклеры и брокеры, офисные работники и менеджеры собираются вместе, чтобы реконструировать построение судна викингов, римского лагеря, средневекового рыцарского турнира. Они работают лопатами и секирами, варят пищу в котлах и спят на земле, завернувшись в плащ. Реконструируются битвы под Полтавой, при Бородино, на Сапун-горе. При этом одежда, пища, ночевки, вооружение максимально аутентичны. «Кто кивер чистит, весь избитый; кто точит штык, ворча сердито, кусая длинный ус». Люди ХХІ века во многих странах сознательно совершают подобный исход из атмосферы евроремонта и погружаются в иные эпохи, потому что если жить только в своей эпохе, то это будет аналог исторической тюрьмы. Так прошлое стремится быть осознанным через настоящее, а настоящее узнаёт черты единокровного братства в, казалось бы, далеких эпохах. «Казалось бы» потому, что все эпохи на самом деле очень близки, а деятель в них один и тот же — мало изменившийся человек.