* Дионисии — одно из основных празднеств в Древней Гоеции, посвящённое богу Дионису. Во время дионисий ставились представления в театре. Дни дионисий были нерабочими. В празднестве участвовало всё городское население.
Такое культурное усилие — необходимость каждого исторического момента.
П. А.: С другой стороны, можно вспомнить множество негативных примеров взаимодействия искусства и идеологии из ХХ века. Вот парадоксальное соседство — искусство и война. Меня немцы с некоторых пор заинтересовали. Странные, удивительные сочетания величия с ничтожеством.
А. Л.: Немцы — народ витальный, не нытики, такие живчики. Что им оставалось после Версальского договора? Промышленность в руинах, жизнь в скворечниках, есть нечего. Ведь немцы — народ с великой культурой, а тут, выходит, вроде люди второго сорта. И Гитлер нажал на нужную клавишу. Он же великолепный артист, с его пластикой. Не дураки им восхищались! Как он мог говорить о Германии, о достоинстве — когда целый народ унижен. Он дал людям работу, стал вооружаться. Он начал с того, что вернул немцам достоинство. Если б он в 38-м году умер, был бы самым великим немцем в истории. И мы бы с вами это признавали.
П. А.: Ведь не было бы нацизма без специфического использования культуры? Без постановочной режиссуры факельных шествий, без Ленни Риффеншталь.
А. Л.: Им и Хьюго Босс форму разрабатывал. Эти древнеримские параллели, свастика. Идеологическая доктрина продумана была до мелочей, не зря он мешавшие ему книги бросал в костёр. Жгли современных авторов — Ремарка, того же Брехта — антифашиста, с его театром отстранения. Но жгли и Гёте. Гитлер считал, что эта «жидовская рефлексия» ему не нужна. Мы, мол, — дети белокурых бестий, от Атиллы ведём род. А это — мягкие мышцы, нам это ни к чему. Пусть Европа гнилая — французы, датчане — на этом что-то строят. А мы — вперёд, мы ломанёмся, и весь мир рухнет.
И музей тела, который он создал, — римские скульптуры, культ здорового тела — и здорового духа. Вот и сила искусства.
П. А.: Кто-то говорил, что вес идеологии измеряется одной фразой Гитлера: «Когда я войду в Москву, я первым повешу Левитана». А ведь он даже не комментировал события, а только зачитывал сводки с фронтов. Он — «голос врага». И то, что актёры ездили по фронтам, — это же идеологическое оружие сумасшедшее.
А. Л.: Когда читаешь мемуары, очевидно: на фронте радовались и показам фильмов, и агитбригадам — не когда привозили что-то «про войну» — да мы это тут видим каждый день, ты нам давай из французской жизни, каких-то героев-любовников в канотье с бабочкой. И этот репертуар был востребован в агитбригадах, потому что это знаки нормальной жизни, к которой следует вернуться.
П. А.: Русланову всё время просили «Валенки» петь на войне, одни «Валенки».
А. Л.: Причём певица должна быть в нарядном платье, шлейфы, декольте, всё как в «нормальной жизни», артист — во фраке. Это нужно как знак, что та жизнь, которую солдат тут ведёт, ненормальная и временная. Мол, брат, чем лучше будешь стрелять, тем быстрее эта аномалия закончится.
П. А.: Власть сегодня не зовёт людей в библиотеки, но зовёт их на стадионы. Вся жизнь — театр, и то же «Евро» — это ведь тоже театр, грандиозное зрелище. Оно втягивает огромный денежный и интеллектуальный ресурс.
А. Л.: Таким образом культивируется болельщик — это человек страстей, человек первичных инстинктов, а никак не человек культуры. Эти дикие фанатские побоища. О какой культуре идёт речь? Стадион строится для человека первых сигнальных принципов — «лампочка-банан». Ради этого задействованы сложнейшие общественные механизмы, и это подаётся как продукт гуманистической доктрины. Спорт, ушедший от культуры, ставший коммерцией, построенный на пробуждении первичных инстинктов, просто развращает.
Человеческая природа не терпит пустот. Там, где нет Толстого и Скрябина, там есть истерия болельщика. Или казино.
Но достаточно ли поручить культурное воспитание семье? Семьи у нас разные. Люди порождают себе подобных и воспитывают на своих же идеалах. Нужно внешнее участие, как было принято в греческом полисе.
П. А.: С некоторых позиций можно заметить, что советская эпоха была очевидной попыткой реставрации античности — об этом говорили величайшие философы мира, Лосев, например. Скорее всего, интуитивная, а не сознательная.
А. Л.: Причём не греков копировали, а римлян. Ориентация на воспитание гражданина. Повторюсь: нужен некий общественный механизм. И тогда, при общем взаимодействии, уже через два поколения возможно иное качество жизни. Проблемы, к которым мы привыкли: преступность, халатность — они исчезнут как таковые. Может, это кто-то и понимает, но инерция текущих сегодняшних проблем, кинетическая составляющая повседневности не позволяет подняться надо всем этим, оформить стратегию, употребить волю.