Что бы ни говорили о благих порывах, а революция это всегда смесь страстей. Главные из них это зависть и жадность. Мы, вестимо, сами себе не признаемся, что жаба нас поддавливает. В собственных глазах мы очень даже добры и альтруистичны. Вот вчера даже соседке щепотку соли дали. Но по сути все совсем не так. «Я очень хороший и жизнь у меня одна. Я достоин лучшей доли. У «них» ведь все есть, а у меня почти ничего нет. Чем я хуже? Да ведь я же лучше! Дайте-ка вилы побыстрее и покажите пальцем – кто виноват. Можете и поцеловать самого виновного при факельном освещении (хороший знак). Тогда мы его не вилами, а на крест прямиком»
Еще нужна массовость. В одиночестве всяк на философа смахивает, хотя бы когда молчит. А в толпе легче. Толпа анонимна, даже без балаклав. Но лучше – ночью. Бей, жги, кричи, грабь, улюлюкай. Это не ты. Это – все мы. Мы сейчас – орудие высшей справедливости. Поэтому тот из-за леса впереди стоящих спин камушек бросит. Этот среди гула голосов гадость крикнет. Все ведь били, и ты кулачком приложился. Жаль только раз, да и то — по касательной. А если поймают, то ответ готов: это не я. Все бежали, ну и я побежал. Все кричали, ну и я кричал. Демократия.
Еще вредная дама – революция — слепо считает, что имеющееся сейчас точно сохранится на будущее. Зато еще в результате неминуемых побед прибавится нечто такое, чего нет сейчас. Например: сейчас есть хлеб, а сделаем революцию, так будет и масло. Но злая шутка в том, что Революция (лапушка-злодейка) не только не дает то, чего ты хочешь, но еще и отнимает то, что раньше было. То есть: не то, что масла нет, но и хлеб исчез. Не то, что лекарства подешевели, но, во-первых, подорожали, а во-вторых, с полок аптек исчезли. Таков закон. Читать книжки надо.
Был завод и работал, но не я был на нем хозяин. Мне шепнули: Иди на баррикады! Победим – прибыли наши будут. Я, положим, пошел. В результате – не только прибыль не поделили, но еще и завод закрылся. Люди работу потеряли и теперь рыщут голодные, виноватых выискивают. Например – евреев или масонов. У революции это завсегда правило такое – поступать с обманутыми энтузиастами подобным образом. Мало было свободы при Царе – на тебе «избыток свобод» при Сталине. Доволен? Ну, и так далее.
Но что же, скажете, не менять теперь ничего? Пусть власть хамеет, а пропасть между классами и слоями расширяется? Нет. Менять нужно многое, непременно менять. Только без крови и баррикад, без экспроприации экспроприаторов и подпольных ячеек, кормимых из-за бугра. Но как же тогда? Предлагаю идею, как всегда – не новую.
Жил себе на свете во время оно римский полководец, пять раз бывший консулом, и звали его Квинт Фабий Максим Кунктатор. Он успешно воевал с Карфагеном, но отличался такой рассудительной медлительностью, что получил прозвище Кунктатор, что означает «Медлитель». Фабий «поспешал медленно».Так бы он и был известен лишь узкому кругу знатоков античности, если бы в конце 19-го века некое общество в Англии не избрало его имя для самоназвания. Общество назвалось «Фабианцы».
Эти люди, среди которых был и Б. Шоу, и Г, Уэллс, верили в равенство и были социалистами по идеологии. При этом они не выступали против святости брака, против религии, как это было в обычае у социалистов на континенте, и им претили бунты и мятежи, которыми уже под завязку была напичкана история. Поэтому торжество идей социального равенства и гражданских свобод они видели во временном отдалении (революция же, отметим, дама вечно спешащая). Фабианцы выступали за общественное образование, за постепенное реформирование жизни на справедливых началах, за нудный, но неуклонный парламентаризм. Они, короче говоря, призывали думать и закатывать рукава, а не выворачивать камни из тротуара, чтобы через месяц запить после бузы от осознания очередной катастрофы. Книга, общественный диалог, законодательная реформа, созидательный труд – вот рычаги фабианцев. И если угодно знать, то я с ними согласен.
Поневоле зауважаешь политические взгляды Бернарда Шоу, видя перед собой развороченный, обугленный и окропленный кровью мирных граждан центр некогда цветущего европейского города. Притом, в особенности, что окроплен город и обуглен, как видим, без всякого достижения задекларированных целей.