Возникает вопрос, а как эту благодать искать. Но вы, главное, ищите – «ищите и обрящете, стучите и отворят вам, просите и получите». Здесь нужно искать тех, кто умнее тебя, беседовать с ними и усиливаться на покаянную молитву, упражняться в различных добродетелях через силу (потому что все добродетели творятся через силу) – ну, и так далее.
На каком-то этапе Господь встречает человека, даёт ему меру благодати – и тогда происходит познание себя во грехе и познание того, что, собственно, нужно лечить.
Потому что, если, например, блудник распознает в себе сребролюбие и начнёт с ним усиленно бороться, то он может всю жизнь прозаниматься тем, что не самое главное. Ему бы с блудом разобраться. И так далее.
Познание себя возможно только в благодати, а не по справочникам, а благодать реально подаётся, поскольку Бог есть, и Он жив, и он вступает с нами в общение. Вот такую цель можно поставить человеку для того, чтобы он не блукал справа налево и не искал дополнительной литературы в том вопросе, который до конца в литературе изложен быть не может.
А вопрос познания души в свете Духа Святого не может быть изложено до конца посредством письма. Поэтому не ищите книг – ищите Духа Святого, и в Духе познаете своё окаянство – глубокое и истинное. Тогда, мне кажется, покаяние будет не бесплодным – оно будет цельным и плодовитым. Чего желаю всякому христианину.
У горшечника (18 июля 2014г.)
Восточный город – это огромный мир, подлинный улей. Улочки обязательно тесные ради тени, без которой – беда. Хорошо бы и потолок высокий в доме иметь. При высоком потолке жаркий воздух вверх поднимается, а внизу прохладно. Но высокий дом – роскошь. У всех простых людей дома тесные и низкие. В них только ночевать хорошо, а жить – на улице. Там же и работать. Прямо за порогом сидят на улице под навесом и жестянщик, и чеканщик, и сапожник, и продавец сладостей. Жены их – за спиной, в доме, и лиц своих не показывают. А эти стучат молоточками, скрипят и шумят прочим инструментом, переговариваются, однообразные мелодии под нос напевают. А еще дети в уличной пыли визжат и галдят, и музыкант вдали по бубну быстрыми пальцами бьет, и осёл чей-то нет-нет да вскрикнет ослиным своим голосом. Так наступает вечер, затем – ночь, затем – новый день. Люди веками вот так работали, спали, ели, искали нехитрых развлечений в одном и том же обжитом и многолюдном замкнутом пространстве, внутри стен.
А если выдавался у них праздный день, то как они отдыхали? Как и мы, хоть не было еще в помине ни аквапарка, ни игровой приставки. Нет для взрослого и жизнью битого человека большего развлечения, чем смотреть на горящий огонь, бегущую воду или другого работающего человека. И когда ты в думу погружен, а возле тебя чьи-то ловкие руки колдуют над кожей, или деревом, или глиной, то странные мысли рождаются в твоей голове, и неясно, что этим мыслям причина: твои ли думы или ловкие движения чужих работающих рук. Любил, размышляя, ходить по мастерским астроном, более известный как поэт, а еще более – как певец сбродившего сока виноградной лозы, по имени Хаям. Точнее – Омар Хаям, а еще точнее – Гиясаддин Абу-ль-Фатх Омар ибн Ибрахим аль-Хайям Нишапури, но это уже совсем сложно и мало кому интересно. О чем он думал, глядя на работу ремесленников, говорят его стихи. Он часто думал о том, что человек смертен. При этом он вспоминал, что сотворен человек Богом из праха, точнее – из глины. И значит, Господь – немножко Гончар. Даже и не немножко. Он – Гончар и Чудотворец, оживляющий глину. Поэтому ходил Хаям часто наблюдать за работой горшечников, гончаров. И думал при этом об ушедших поколениях, о своей будущей смерти, о том, справедлив ли мир, Богом сотворенный, или есть в нем какая-то ошибка. Страшные вопросы. А гончары перед ним мяли руками и ногами глину, топтали ее и били кулаком, размягчали и шлепали звонко на гончарный круг, что крутится, как звездное небо, на которое так часто по ночам смотрел из окон своей обсерватории Хаям. И строчки сами собой рождались в его уме:
Те гончары, что глину мнут ногами,
Хоть раз бы пораскинули мозгами – Не стали б мять.
Ведь глина – прах отцов.
Не стоит так вести себя с отцами.
Гончары знали, что он чудак. Знали, что муллы считают его вольнодумцем и говорить с ним небезопасно. Впрочем, султаны любят его. В Исфахане, Бухаре, Самарканде – всюду он почетный гость. Но говорить все-таки с ним опасно. Да и работать надо. Так думали горшечники, не поднимая глаз от гончарного круга. А поэт-астроном уходил молча, как и пришел, глядя под ноги и связывая в голове новые строки: