Он открыл дверь. Звякнул колокольчик. В магазине пусто. Ни единого покупателя. Продавец вскочил за прилавком и вытянулся, как дневальный перед командиром.
Продавец — высокий представительный мужчина. Косой пробор. Чуть удлиненные седеющие виски. Тщательно выбритое худощавое лицо. Хороший костюм. Отличная выправка. Этакий лорд, случайно попавший за прилавок.
— Могу я вам помочь? — спросил лорд.
— Я бы хотел купить два вместительных чемодана.
— Одну минуту. — Лорд слегка повернулся к двери, завешенной портьерой и на идиш, на том самом идиш, который полковник Поляк слышал только в родном местечке и нигде больше, произнес, не меняя любезного выражения лица:
— Ривка, если я не ошибаюсь, это русский полковник. Дай-ка мне те два картонных чемодана.
Полковник Поляк тоже любезно улыбнулся и на том же идиш его родного местечка, который отличается от идиш любого другого места на Земле, сказал:
— Вы не ошибаетесь. Я действительно советский полковник. Но те два картонных чемодана вы продадите кому-нибудь другому.
Лорд мгновенно испарился и на этом месте оказался еврей с отвисшей от удивления челюстью, полностью потерявший дар речи. Из-за портьеры выглянула миловидная женщина лет сорока пяти. Медленно выныривая из шока, продавец на том же идиш спросил:
— Так получается — вы еврей?
— Так получается.
— Спрашивается! У какого гоя может быть именно такой идиш? Так откуда будет еврей?
— Из Москвы.
— И в Москве евреи говорят на именно таком идиш?
— Нет. На именно таком идиш говорят в моем местечке.
— А какое это местечко?
— Шпиков. Это на Украине.
— Он мне будет рассказывать про Шпиков! Мои родители из Шпикова. А как ваша фамилия?
— Поляк.
— Поляк?
— Поляк.
— А из каких Поляков вы будете?
— Я сын Хаима Поляка.
— Ривка, ты слышишь? Он сын Хаима Поляка! Ривка, иди поцелуй своего двоюродного брата!
Тут уже Полковник Поляк был в шоковом состоянии. Ривка обняла и поцеловала его, а бывший лорд возбужденно объяснял:
— У вашего отца Хаима, сына Мойше Поляка, был брат Фройка.
— Да. Он уехал в Америку.
— Ни в какую Америку он не уехал. Он уехал в Англию. Если бы вы приехали полгода тому назад, вы бы могли с ним поговорить. Он умер перед Пейсах. Так вот, Фройкина дочь Ривка — моя жена, ваша кузина. Понимаете?
— Вот это встреча! Невероятно! Ривка. А вас как зовут?
— Бернар.
— Послушайте, Бернар, у отца был еще один брат и сестра, которые тоже уехали в Америку. Что с ними?
— Ицик и Рейзл. Ицик действительно уехал в Америку. Он умер еще до войны. А Рейзл поехала в Палестину. Тетя Шушана с детьми живет в Палестине. Кстати, сын Ицика тоже живет в Палестине. Я тебе потом все расскажу. Но чего же мы стоим?
Полковник Поляк вспомнил, что он пришел сюда купить чемоданы.
— Оставь свои чемоданы. Будут тебе твои чемоданы. Чемоданы! Господь привел к нам Ривкиного двоюродного брата, да еще накануне Рошашуне, а он говорит о каких-то чемоданах!
Бернар вдруг замер и всем видом напомнил пойнтера, делающего стойку перед обнаруженной дичью.
— Подожди минуточку. Причем здесь Ривка? У твоего отца Хаима была жена, тетя Песя. Я еще ее помню.
— Немцы убили ее. — Лицо полковника Поляка окаменело. — Так что ты хотел сказать о моей маме?
— Тетя Песя, зихроно левраха, моя тетя, моя родная тетя. Понимаешь?
— Пока еще нет. Если Ривка моя двоюродная сестра, то каким образом моя мама — твоя тетя?
— Чего же ты не понимаешь? У нашего деда Баруха Ланглейбена осталось после погромов двое детей?
— Да. Дочь Песя и ее брат Абрам, который уехал в Америку.
— Опять в Америку. Ни в какую ни в Америку. В Англию он уехал. В Англию! И сегодня ты его увидишь. Как называется этот магазин? Бернар Ланг. Так это я и есть Бернар Ланг. Барух Ланглейбен. Сейчас ты уже понимаешь?
Полковник Поляк сел на прилавок, обнял и расцеловал двоюродного брата Бернара, в котором сейчас не осталось ни крупицы от бывшего лорда.
— Ну, дорогие двоюродная сестра и брат, вы даже не спросили, как меня зовут.
— Мы знаем, — ответила Ривка, — как нашего с тобой деда — Мойше.
— Правильно, — рассмеялся полковник Поляк. — Только Баруху удобно быть Бернаром, а мне — Михаилом.
Бернар посмотрел на часы.
— Значит так. Картонные чемоданы я сегодня не продал. Кожаные ты получишь послезавтра. Завтра мы не работаем. Рошашуне. Сейчас мы закроем магазин. До нашего дома три минуты хода. Перекусим. Обрадуем твоего дядю Абрама и все вместе пойдем в синагогу. Не каждый день у евреев Рошашуне. После синагоги мы, конечно, как следует пообедаем.
После того, как еще ребенком Поляк уехал из Шпикова, он ни разу не видел синагоги. Не будь этой невероятной встречи, он, как и раньше, не имел бы понятия о том, что сегодня вечером наступает еврейский Новый год. Дед Мойше и дед Барух. Отец Хаим и мама Песя. Дяди и тети. Двоюродные братья и сестры. Здесь и в Палестине. Его родные. Его народ. И невидимая пуповина к нему, которая, казалось, навсегда оборвана. Очень хотелось ему сейчас исполнить программу Бернара. Но…Не хватало, чтобы в синагоге, да еще в Лондоне, увидели советского полковника. Нельзя! Он согласился заскочить к ним домой буквально на минуту, познакомиться с дядей Абрамом и увидеть, где они живут. Он должен вернуться к себе на службу. Увы, он не турист, а офицер, исполняющий задания пославших его в командировку. На обед он придет непременно.
И пришел. За обеденным столом собралось такое количество евреев, что могло сложиться представление, будто половина жителей Лондона это его родственники. И каждому в отдельности он должен был рассказать о своей семье. Он опьянел от обстановки давно забытого детства. А фаршированная щука была такой, будто ее приготовила мама. После обеда Бернар затащил его в спальню, достал из шкафа военный мундир и продемонстрировал кузену шесть медалей. Полковник Поляк не знал их достоинства. Но его захлестнул прилив благодарности и гордости. Внук его деда сражался с нацизмом в рядах союзной армии. Слава Всевышнему, они не оказались по разную сторону фронта. Думая об этом, полковник Поляк упустил из виду, что на фронте он не был. Может быть потому, что завод, директором которого он работал во время войны, тоже был фронтом. За столом царил шпиковский идиш, и Поляк порой забывал, что он находится в Лондоне. Уже давным-давно, даже еще до войны у него не появлялось такого ощущения дома, как в этот новогодний вечер.
Только одно обстоятельство омрачало его и заставляло вернуться в реальность. Дядя Абрам сказал, что сейчас они не будут терять связи, что можно будет переписываться и даже при случае приезжать друг к другу в гости. Полковник Поляк не собирался делать военной карьеры. Более того, он надеялся, что демобилизуется сразу после возвращения в Москву. Но кто сказал, что в гражданской жизни поощряется связь с родственниками за границей, или даже просто их наличие?
Через день Бернар привез в гостиницу три вместительных чемодана из отличной кожи. Один до отказа был набит подарками. Попытку Мойше, — так обращались к нему родственники, — заплатить за чемоданы Бернар воспринял как личную обиду.
Демобилизоваться полковнику Поляку удалось только через два года, заполненные самыми неожиданными командировками за границу. При поступлении на работу он заполнил внушительную анкету. На вопрос о знании языков он ответил: «Русский, украинский, английский, немецкий, французский — в совершенстве. Испанский, итальянский и польский — посредственно». Идиш он не упомянул. Вероятно, потому, что такого языка не существует. И родственников за границей у него нет. Ответ на этот вопрос в анкете был абсолютно определенным. И только выпивая с самыми надежными друзьями, Михаил Ефимович Поляк изредка позволял себе заметить, что не знает как на планетах в других галактиках, но на земном шаре, зная идиш, еврей не окажется безъязыким.