Очередной отряд рыночников, пытавшийся наладить в тайге кооператив по заготовке кедровых орехов, был окружен и уничтожен нашими бдительными защитниками. На партизан указал мальчик, Андрей Пулин, которому уже вручена медаль «За бдительность».
МАЛЬЧИК (в кадре). Я иду, вижу — дымок. Почему, думаю, дымок? Подхожу, гляжу — вроде чужие. А зачем, думаю, чужие? Я говорю: дяденька, дайте хлебушка! А они говорят: пошел вон, мальчик, пусть тебя ГКЧП кормит.
В Америке подростки твоего возраста давно сами на жизнь зарабатывают. Поди вон лучше что-нибудь продай. Ну, я сразу смекнул, что они монетаристы! Побежал к председателю, он позвонил в район, тут же на вертолетах прилетели! Правда, говорят, Гайдар опять ушел… ДИКТОР. Согласно данным разведки, Егор Гайдар со своей террористической группой окопался в труднодоступных районах сибирской тайги и ведет сепаратные переговоры с китайской стороной о захвате Сибири Китаем с последующей ее либерализацией.
Нет сомнений, что следующую годовщину победы ГКЧП наши доблестные солдаты встретят окружением группы Гайдара, а еще год спустя, к пятнадцатилетнему юбилею августовских торжеств, смогут отдать на справедливый суд народа и банду Бориса Ельцина.
(В кадре: толпы сибирских крестьян неуверенно скандируют — «Банду Ельцина под суд!»).
ДИКТОР. О спорте. Вчера в Москве торжественно открылись двенадцатые «Игры доброй воли». Советские спортсмены бойкотируют вот уже третью летнюю олимпиаду подряд в знак протеста против разнузданной американской военщины. Так называемое олимпийское движение давно превратилось в прикрытие для западного милитаризма, стало вульгарным развлечением для тех, кто живет в мире чистогана. Шестизначные гонорары олимпийских «звезд», беспрерывные скандалы вокруг допингов, жестокий травматизм — все это давно уже стало неизменным спутником буржуазных олимпиад.
Зато в СССР уже двенадцать лет подряд проводятся Международные игры доброй воли для спортсменов социалистического лагеря — Кубы, Северной Кореи и Сербии. В этом году особенно много гостей из развивающихся стран — Анголы, Эритреи, Гонолулу.
На наши игры прибыли также делегации дружественных нам спортсменов из США, Великобритании, Германии, Франции и Италии. Это те, кто не одобряет агрессивную политику блока НАТО и хочет соревноваться в мирных видах спорта — беге на месте, прыжках в мешках и метанию голубя мира.
19 августа 2004 года,
№ 154(23952)
Пятая жизнь Павки Корчагина
Столетие Николая Островского пока мало кем замечается: не самая актуальная фигура для нашего времени, что поделать. То есть актуальная, конечно, до предела, но вот признаваться себе в такой актуальности мы не желаем никак. Фанатизм — не самая почитаемая в наше время добродетель.
На моей памяти состоялись по меньшей мере три попытки реанимировать Островского как героя массового сознания. Первая — фильм Николая Мащенко «Как закалялась сталь» 1973 года; сегодня о той картине помнят главным образом, что там дебютировал Владимир Конкин, да еще песня была хорошая на стихи Роберта Рождественского — «Ты только не взорвись на полдороге, товарищ Сердце»… На самом деле песня восходит к опыту святого Франциска Ассизского, который даже собственное тело называл «братец-тело», а уж к волку и подавно обращался «братец-волк»; жизнь и смерть он называл своими сестрицами. Корчагин в трактовке Мащенко и Конкина был как бы таким святым, только советским, — так что вместо обращения «братец» у него было «товарищ»: товарищ тело, товарищ песня, товарищ жизнь. Это вполне соответствовало агиографической стилистике фильма: Корчагин был сделан героем-мучеником, героем-жертвой, все его боевые и трудовые подвиги обрели поэтический ореол в лучших традициях студии Довженко. Не было и речи о том, чтобы такому Корчагину подражать. На него можно было только молиться.
Вторую — и, кажется, более успешную, потому что более честную интеллектуально — попытку реанимации Корчагина предпринял мой литературный учитель Лев Аннинский, в принципе неспособный написать неинтересно даже о самой слабой книге (а «Как закалялась сталь» — книга сильная). Он поставил себе задачу счистить с этого романа слизь славословий, патину времени и плесень штампов — то есть, по собственному его признанию, написать о Корчагине так, словно до сих пор о нем никто не брался писать вообще. У него получилось: лучшие учителя литературы рекомендовали эту книгу учащимся как единственное пристойное пособие.
Аннинский возвел Корчагина к Раскольникову и Рахметову, и никакого парадокса здесь нет: абсолютный примат духа над телом, фанатическая идейность, готовность переступить через кровь — все это генетические черты русских мальчиков, спорить не о чем. Поскольку работа Аннинского появилась в семидесятые, он не мог прямым текстом сказать о том, что и вся советская история с ее репрессиями, цензурой и пренебрежением к личности была прямым продолжением русской, что все наши пятна — родимые, что Корчагин, ненавидевший русскую интеллигенцию, был ее прямым порождением, вымечтанным образцом, закономерным развитием идей европейского гуманизма — и не зря у постели Николая Островского рыдал приехавший в СССР Андре Жид. В его довольно скептической книге единственные восторженные страницы — об Островском, и в искренности французского эстета сомневаться не приходится. Тогдашний читатель Аннинского отлично умел читать между строк.