Окровавленные годы международной войны оставили тяжелый след. Честный и доблестный генерал Деникин не понял, однако, что такое свобода. Он воевал с Грузией и Украиной, он восстановил против себя и Польшу, и Финляндию, и Латвию, и Эстонию и, главное, он восстановил против себя крестьян, то есть самое Россию. Коленопреклоненные, с пением «Христос Воскресе» встречали крестьяне его добровольцев, и он доходил до Орла — почти до ворот Москвы. Как провожали его? За ним шли помещики, становые, исправники, губернаторы контрразведки, бесчисленные тылы, за ним шло старое, истлевшее, неспособное возродить Россию. Не большевики одолели его, не в бою проиграл он святое дело, не самоотверженные бойцы виновны в его поражении. Его одолели расстрелы и грабежи, в его поражении виновны «Осваги» и те несчастные люди, которые не уразумели до сих пор, что красноармейцы такие же русские люди, как и добровольцы, что красноармейский офицер — человек, вынужденный подчиняться большевистскому комиссару, но не идущий своей охотой, что красноармейский солдат не ведает, что творит, и скован пулеметной дисциплиной. Генерала Деникина погубили безумцы, которые вместо прощения несли с собою беспощадную месть, ибо на мести не выстроишь ничего.
Мы верим, я верю, и явившиеся ко мне казаки верят так же, как и я, что Вы, генерал, увидели эти гнилые язвы, что Вы уврачуете их, что Вы поняли, что такое свобода, что Вы сумеете заслужить любовь и доверие казаков и крестьян, что для Вас Россия не пространство на географической карте, а родная, исстрадавшаяся, замученная, поруганная и жаждущая освобождения мать. Мы верим, что Ваша армия даст России и землю, и волю, и мир. Да укрепится эта наша горячая вера.
Борис Савинков. Из сб. «За Родину и Свободу». — Варшава, 1920.
Кубанцы и самостийность
Так называемое «самостийное» движение среди казачества принято рассматривать почти как государственное преступление. Так его рассматривали и Колчак, и Деникин. Так его рассматривают Авксентьев, Керенский, Милюков.
Люди, которые торжественно заявили и заявляют, что они борются за свободу, когда речь идет не только о свободе нашей, великороссов, но и свободе остальных народов, входивших в состав бывшей Российской империи, и в частности, и может быть, в особенности о свободе казачьей, не колеблясь ни на мгновение отрицают эту свободу.
Чем объяснить это вопиющее противоречие? Я спрашиваю: почему москвич имеет право на управление своей родиной, страною, а кубанец или донец лишен этого права? Я спрашиваю: почему москвич, имея право на управление своей родной страной, посягает еще на управление Кубанью и Доном? И я спрашиваю: почему кубанец или донец обязаны умереть за Москву?
Мне скажут: нет донцов, нет кубанцев, нет терцев, есть только русские люди. Казаки — те же великороссы, но отселившиеся «а окраины государства. Да, конечно, казаки такие же православные, говорящие на русском языке, русские люди, как и великороссы (не забудем, однако, что на Кубани есть немало казаков-украинцев). Но ведь у казачества свой особый уклад, свои особые нравы, своя история, свои законы. Но ведь казачество не покушается на Москву и не отрекается от Москвы. Но ведь казачество желает только одного — чтобы мы, великороссы, не вмешивались в его, казачьи, дела и не насиловали его, казачьей, воли. Я не сомневаюсь, что независимые Дон, Терек, Кубань найдут приемлемый, достойный и их, и Москвы, и выгодный для нас всех способ сожительства с свободной Великороссией. Но способ этот должен быть утвержден не принудительно, не вооруженной рукой, а добровольным и добросовестным соглашением.
Казаки были готовы грудью защитить родные станицы. На Дону, на Маныче, на Кубани легли тысячи и тысячи казаков в борьбе против коммунистической власти. Но Деникину слышался перезвон московских колоколов, и казаки пошли на Москву, и усеяли своими трупами путь до Орла, и вернулись в Новороссийск к «пароходным дымкам». Разумно ли поступил Деникин? Как знать. Может быть, кубанцы, терцы, донцы отстояли бы свои казачьи земли, если бы не поход на Москву. И, может быть, не было бы ныне горя казачьего, того тяжкого горя, которое ходит по белу свету, мыкаясь по Турции, Болгарии, Германии, Сербии, Польше в то время, когда заливаются слезами родные станицы.