“А! бувайте здоровы. Чого вы тут?” — спросил Шевченко.
Но пусть г. Аскоченский сам рассказывает:
— Того ж, чого и вы, — отвечал я с усмешкой.
— Эге! — сказал он, как будто тоном несогласия. (Он, верно, вспомнил пословицу, гласящую: “quod licet Jovi, non licet bovi”.[164] Вы з якой стороны?
— Я воронежский.
— Сидайте, панычу, — сказал он, отодвигаясь и подбирая под себя полы своего пальто.
Я сел.
— То вы, мабудь, козак?
— Був колысь, — отвечал я. — Предки мои точно были казаками; прапрадедушка, есаул войска донского, звался Кочка-Сохран.
— Якiй же гаспид перевернýв вас на Аскоченского?
— Того уже не знаю.
(Как жаль, что г. Аскоченский не объясняет; но относился этот его разговор с Шевченко к той поре, когда редактор “Беседы”, по собственному (печатному) сознанию, имел слабость лгать. Теперь поневоле затрудняешься — верить ли тому, что г. Аскоченский был когда-то козаком, происходит от Кочки-Сохрана и, Бог весть, “з якого гаспида перевернулся в Аскоченского”.)
Беседа прервалась. Г. Аскоченский закурил сигару.
— Ой, панычу, москаль подiйде, буде вам. Г. Аскоченский засмеялся.[165] Они долго сидели молча; наконец “ходúм”, сказал, поднимаясь, Шевченко.
Собеседники сошли на Крещатик.
— А де вы живете? — спросил Шевченко у г. Асконченского. — Тот ответил.
— Уá! — сказал Шевченко, когда услыхал от г. Аскоченского, где он живет, — то великий пан. Нам, мужикам, туда не можно.
— Но у этого пана, — возразил г. Аскоченский, — тоже живут мужики, и первый из них я.
— Правда? — спросил Шевченко.
Г. Аскоченский сказал: “правда”.
— То добре, — отвечал Шевченко, и они расстались.
Это происходило весною 1846 года, но числа г. Аскоченский не упомнит, “ибо в дневнике его, откуда он заимствует все это, дни и месяцы не обозначены”.
Для исторической верности и полноты обстоятельств долгом считаем прибавить к этому от себя, что в то время, к которому относится настоящий рассказ, г. Аскоченский жил в доме бывшего киевского военного, подольского и волынского генерал-губернатора Дмитрия Гавриловича Бибикова и занимался воспитанием его (уже умершего) племянника г. Сипягина. Возвращаемся к воспоминаниям Аскоченского.
В дневнике его опять значится, что: “26 мая (странно, откуда в этом дневнике взялось число, когда сам г. Аскоченский говорит, что “дней и месяцев не обозначал”? Неужто правнуком Кочки-Сохрана опять овладевают юные привычки?) Тарас Григорьевич был в первый раз у меня”, то есть у г. Аскоченского. Тут же были “два офицера, один армейский, а другой жандармский” и А. С. Ч—ий, с четками в руках, серьезный и неразговорчивый. Несмотря на это (то есть на что?), все были, как говорится, в ударе. Тарас, с которым я успел уже сблизиться (это — талант!), читал разные свои стихотворения и, между прочим, отрывок из своей поэмы “Ивана Гуса”. Г. Аскоченский приводит несколько стихов из этой поэмы, но, приводя их, не объясняет, что эти и некоторые другие места в этой поэме относятся не ко временам Иоанна Гуса, а к недавно прошедшему Италии, которой живо сочувствовал Тарас Григорьевич. Впрочем, читатель сам может в этом убедиться из приведенных г. Аскоченским стихов. Мы много раз слыхали их и от самого автора, и от других, но никогда не могли найти в них ничего, кроме сострадания угнетенным народам Италии. Вот эти стихи:
“Не могу, — говорит г. Аскоченский, — забыть снисходительности поэта к таким убогим стихоплетам, каким был я, грешный, во время оно. (Нынче г. Аскоченский не сознает своего убожества.) Шевченко заставил меня читать тогда еще непечатанные изделия и, помню хорошо, некоторыми главами из “Дневника”, помещенного в собрании моих стихотворений, оставался чрезвычайно довольным. У меня доселе хранится рукопись этого семейного рассказа, на котором Тарас мазнул на полях следующих стихов прескверным своим почерком “спасыби панычу””.
Здесь г. Аскоченский поместил и эти стихи, которые мы перепечатываем, желая познакомить наших читателей с музою правнука Кочки-Сохрана:
165
Г. Аскоченский тогда мог смеяться. Москаль, то есть солдат, будочник, ему, вероятно, не мог сделать замечания за сигару. Немного ниже это станет понятно. — Прим. Лескова.
167
Для совершенно не знакомых с малороссийским языком постараемся рассказать по-русски значение этих слов малоизвестной русским поэмы:
168
Нам случалось слышать много других поэтических произведений г. Аскоченского, написанных такою же рифмованною прозою, образчик которой мы представили читателям. Сколько мы помним, общее внимание всегда останавливалось на эротических его произведениях, которые с жадностию списывались гимназистами. У одного известного нам журналиста мы видели эротические сочинения В<иктора> И<патьевича>, собранные систематически, и полагаем, что выдержки из этой скромной коллекции рано или поздно появятся в печати как материал для определения значения литературной деятельности редактора “Домашней беседы”.