– Между вами целый океан, – тихо проговорила она. – Куда уж раздельнее?
– В юридическом плане, – вздохнула мама. – Нужно официально оформить раздельное проживание.
– А разве для этого не надо сначала увидеться? Ну, чтобы принять такое решение?
– Ах, солнышко! – Мама оторвала одну руку от руля и погладила Хедли по коленке. – Решение уже принято.
И вот два месяца спустя Хедли стояла в ванной гостиничного номера с зубной щеткой в руке и слушала папин голос из соседней комнаты. Сперва она обрадовалась, подумав, что он разговаривает с мамой, но тут папа назвал имя: Шарлотта – и снова понизил голос.
– Нет, – сказал он, – все нормально, она пошла в уборную.
Хедли вдруг стало холодно. С каких это пор ее папа вместо «туалет» говорит «уборная» и шепчется по телефону с чужими тетками? Пригласил дочь на лыжный курорт, как будто всё в порядке, а потом вернется к своей новой жизни.
Хедли шагнула ближе к двери. Кафельные плитки пола холодили босые ступни.
– Знаю, – сказал отец с нежностью. – Солнышко, я тоже соскучился.
Ну конечно, подумала Хедли, закрывая глаза. Ну конечно.
Она была права, но от этого не легче. А когда от этого бывает легче? Хедли чувствовала, как внутри прорастает крошечное зернышко обиды. Вроде косточки от персика – маленькое, твердое и гадкое. Теперь от горечи уже не избавишься.
Хедли отступила от двери. Горло перехватило, и стало тесно в груди. В зеркале Хедли видела свои покрасневшие щеки. Перед глазами все расплывалось – наверное, от пара. Хедли вцепилась в край раковины, так что костяшки пальцев побелели. Заставила себя дождаться, пока отец повесит трубку.
– Что случилось? – спросил папа, когда она наконец вышла из ванной и, не глядя на него, плюхнулась на постель. – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Нормально, – коротко ответила Хедли.
Однако на следующий день приступ повторился.
Они спускались в лифте, Хедли уже было жарко в многослойном лыжном снаряжении, и вдруг их тряхнуло, а потом кабина остановилась. Кроме них, в лифте никого не было. Хедли с папой растерянно переглянулись. Папа нажал на кнопку экстренного вызова.
– Дурацкий подъемник…
Хедли зло сверкнула глазами.
– Ты хотел сказать – дурацкий лифт?
– Что?
– Ничего, – буркнула она и принялась наугад тыкать в кнопки, подмигивающие яркими огоньками.
Внутри поднималась паника.
– Вряд ли это поможет… – начал папа и тут наконец заметил неладное. – Ты нормально себя чувствуешь?
Хедли рванула ворот лыжной куртки, дернула замочек молнии.
– Нет! – Сердце дико стучало. – Да… Не знаю. Я хочу выйти отсюда!
Папа сказал:
– Сейчас придет мастер. До тех пор мы ничего не сможем…
– Нет, папа, скорее!
Хедли впервые за эти каникулы назвала его папой; со дня приезда она всячески старалась вообще никак к нему не обращаться.
Он обвел взглядом крохотную кабину.
– У тебя приступ паники? – спросил папа, сам, кажется, перепугавшись не на шутку. – А раньше такое с тобой случалось? Мама знает?
Хедли замотала головой. Она не понимала, что происходит – знала только, что ей необходимо сейчас же, немедленно выйти наружу.
– Эй! – Папа схватил ее за плечи и заглянул в глаза. – Через минуту нас вызволят, слышишь? Смотри на меня! Не думай о том, где мы находимся.
– Ладно, – прошептала Хедли, стиснув зубы.
– Вот и хорошо, – сказал папа. – Думай о чем-нибудь другом. Представь себе открытое пространство.
Хедли старалась успокоиться, вспомнить что-нибудь приятное, но разум отказывался функционировать. Капельки пота щекотали кожу, мешая сосредоточиться.
– Представь себе пляж, – сказал папа. – Или небо! Да, представь себе небо. Такое большое, конца-краю не видно.
Хедли, зажмурившись, отчаянным усилием вообразила бесконечную синеву, лишь кое-где отмеченную редкими облачками. Такую огромную, бездонную. Сердце стало биться ровнее, и дыхание понемногу успокоилось. Хедли разжала вспотевшие кулаки, а когда снова открыла глаза, прямо напротив увидела папино встревоженное лицо. Они смотрели друг на друга целую вечность, и Хедли вдруг поняла, что впервые со дня приезда позволила себе взглянуть отцу в глаза.
А потом лифт дернулся и снова пришел в движение. Хедли перевела дух. Дальше они ехали в молчании. Оба были взволнованы, обоим хотелось поскорее выйти и чтобы над головой раскинулось бескрайнее небо.
Сейчас, в тесноте и сутолоке аэропорта, Хедли с трудом отводит взгляд от окна с разбросанными за ним словно игрушечными самолетами. В животе снова что-то сжимается; бесполезно представлять себе небо, когда находишься на высоте девяти тысяч километров и оттуда одна дорога – вниз.