Фомин вдруг почувствовал себя спортсменом, который борется на выносливость с двумя соперницами. Его обуяла нестерпимая жажда победы. И тут в его голове отчетливо всплыла фраза из «Севильского цирюльника», которую он, обливаясь потом, пропел:
— Фигаро здесь, Фигаро там.
Сестры весело рассмеялись.
Наконец все трое удовлетворенно замерли. В этот момент послышался шум возвращающейся машины с приятелями.
Маша, с трудом приоткрыв глаза, довольно констатировала:
— Успели.
Монах, в свою очередь, заметил:
— Еще бы не успеть. С таким ускорением можно хоть перестройку делать, хоть за правду бороться. Правда, боюсь, что с вашими темпами можно не только меня, а и племенного быка свалить с копыт.
— Да, дяденька, — притворно детским голосом протянула Даша, — вы явно поторопились.
— Жадность, — в том же духе отозвался Фомин, — все она, проклятая. Никак неймется старикашке.
Между тем в доме послышались шаги, и на пороге появился Бур. Сестры громко взвизгнули, пытаясь прикрыться серым покрывалом. Вошедший поспешно отвернулся, а Монах назидательно сказал:
— Рома, тебя стучаться не учили?
— Не, пахан, — ответил Бур, — в нашем роду стукачей не было. Вставайте, мы пожрать привезли, — закончил он и тут же вышел из комнаты.
Когда Фомин появился на веранде, к нему обратился Музыкант:
— Шило звонил, сказал, что завтра приезжает. Велел тебе кланяться.
Эта фраза вернула Монаха с небес на грешную землю.
Борис Агеев, известный в блатном мире как Шило, последние два года занимался исключительно вопросами связи между авторитетными уголовниками да время от времени по просьбе некоторых воров в законе помогал казначеям на свободе собирать общак, то есть воровские кассы.
В эти кассы деньги поступали как от обычных воров-одиночек, по закону обязанных отдавать часть вырученных с кражи средств, так и от крупных криминальных авторитетов — паханов различных преступных группировок.
Расходовались собранные в общак деньги в основном на нужды заключенных, их семей, а также утративших возможность добывать средства к существованию преступным путем в связи с болезнью или инвалидностью бывших зеков, относящихся к так называемой «отрицаловке».
Иногда общаковые деньги переплывали в карманы чинов из МВД, оказывавших разного рода услуги по досрочному освобождению или закрытию тех или иных уголовных дел. То есть на отмазки.
В силу сложившегося за последние годы ужесточения мер против королей преступного мира, последние почти не занимались кражами и существовали за счет общака.
Услышав о приезде Шила, Монах вспомнил, что пора отправлять на зоны посылки. Обернувшись к Буру, авторитет произнес:
— Рома, надо съездить к Казначею. Узнаешь, как у него дела, и скажешь про грев для братвы, хотя, думаю, он и так не забыл. Кто еще не сдал «лавэ» в общак, поторопишь.
— Сделаю, — отозвался Бур, — не впервой.
Фомин знал, подручному ничего не надо повторять дважды, однако серьезность акции заставила его уточнить:
— Не забудь, завтра обязательно, после того как встретите Шило.
— Обижаешь, Валера. Не первый раз дачки собирать.
— Ладно, — успокоился авторитет, — лучше перебздеть, чем недобздеть.
Пока он говорил, на веранду вышла одна из сестер, расчесывая шелковистые волосы после принятого душа.
Монах тут же сменил тему, не желая говорить о делах в присутствии посторонних.
— Ну что, перекусим? — Он уселся за невысокий столик и, разорвав упаковку, влил в стакан с красным ободком пахнущий фруктами сок.
Девушка принялась деловито хлопотать с разнокалиберными обертками и упаковками, извлекая из них продукты и раскладывая по тарелкам. Через несколько секунд к ней присоединилась сестра. А спустя какое-то время все аппетитно жевали, поддерживая непринужденный разговор.
ГЛАВА 8
— Разрешите войти, товарищ полковник? — На пороге кабинета полковника Федеральной службы контрразведки Шароева Олега Александровича появилась подтянутая фигура Тимошина.
— Входите, — пригласил хозяин кабинета, отрываясь от чтения каких-то документов.
Присаживаясь к столу, Тимошин привычным жестом достал папку с блестящей металлической застежкой. И положил на стол перед начальником пухлую подшивку.
— Это отчет службы наружного наблюдения, — объяснил он содержимое страниц густого машинописного текста.