«Ничего! Строгость меркнет в Мирменделе, — утешал его Наставник Гана, когда открылась принадлежность леди Орты к госпитальерскому ордену, — хотя и отрадно, что ты, не глядя, выбрал себе опытную сиделку». Ниротиль в этом уверен не был. Его воротило от всего, что напоминало о необходимости лечения. Да и въезжать в столицу побежденного царства он предпочел бы не полулежа на телеге, а верхом на горячем скакуне, с обнаженным мечом и щитом, с которого стекает кровь врага.
И все же, впервые, хоть и не по своей воле, становясь обычным путником, полководец многое заметил из того, что от самых зорких глаз воина-захватчика непременно ускользало. Он чувствовал вокруг себя мирную жизнь.
Раскрашенные розовой глиной и индиговыми узорами стены северного Мирмендела казались запечатанными воротами в райский сад, особенно на фоне облупленных известковых стен хижин бедняцкого городка. Очевидно, именно по предместьям пришелся первый удар преследующих штурмовых войск Элдойра. Лиоттиэль потер ноющее левое запястье. Он боялся и думать о том, что довелось пережить бедным горожанам. В погоне за трофеями и местью сюда дошли после отбитой осады лишь самые отпетые убийцы.
Одинокая фигура в запыленном до бежевых полос черном плаще королевских войск встречала их на въезде.
— Бог свидетель, я думал вас не дождаться! — исхудавший, с больными огромными глазами на пол-лица, путаясь в собственных ногах, двинулся к ним служитель заставы, — мастер войны? Мое почтение.
— Принято, — устало ответствовал Ниротиль, — ты один?
— Заставный Суготри, — отрапортовал слабым голосом тот, — замещаю его светлость мастера Катлио.
— А что с ним?
— Дизентерия. Неделю как убрался к праотцам, помяни Господь его праведную душу.
«Не есть ничего, не пить воды и держаться подальше от этого болезного», — тут же назвал себе первые правила на новой службе Ниротиль.
— Ты из квартирьеров? — спросил он Суготри, — где мы разместимся?
— Ох, мастер, — скривившись и потирая живот, забормотал заставник, — тесновато тут. Дома вам, уж простите, предоставить не получилось. Местные князьки, как один, притворяются, что хины не понимают, зато присягу наизусть вызубрили. Как быть, и не знаю, сломали весь ум…
Он говорил дальше, а Ниротиль обреченно готовился встречать тяжелые деньки. Немедленно пообещав себе, что напишет злобное письмо Гельвину, он просчитывал, сколько трудов придется ему взять на себя. В незнакомом, фактически вражеском городе найти дом и обеспечить безопасность ставки. Задаться вопросом предотвращения эпидемии. Уточнить, насколько далеко от города ближайшая дружина, кто командует ею и где найти подкрепление на случай вооруженного мятежа. Дружина, конечно, стояла где-то в Лунных Долах, но нужны были ближе расположенные силы.
Следовало созвать всех подданных Элдойра. Проверить, не скрывается ли в Мирменделе кто-то из князей или ленд-лордов с задолженностями по налогам — интересно, как? Еще неплохо было бы проверить сколько трофеев в обоз сдали те из воинов, что рискнули осесть в итоге на земле врагов.
И это не считая всех мероприятий, которые следовало предпринять в самом Мирменделе: перепроверить карты и планы, изучить местные обычаи и сословные взаимоотношения, найти переводчиков, найти тайных переводчиков, нанять водоносов, погонщиков скота… голова шла кругом от списка срочных дел.
— Так что прикажете, мастер? — Суготри, зеленея и бледнея, держался за живот уже обеими руками.
— Жилье, — коротко бросил Ниротиль, — какие варианты?
— Есть старая усадебка за чертой основного поселения. Заброшенная лет двенадцать назад, но еще вполне себе…
— Понятно. Дозор в городе организован?
— Когда надо?
— Вчера! — рявкнул полководец и тут же поплатился за это сильным кашлем: он уже отвык от того, как приходится порой орать на подчиненных. Что его удивило больше, чем обреченно кланяющийся Суготри, так это подсунутый под самый нос белоснежный платок, зажатый в женской ручке. Серая пыльная перчатка мешала увидеть даже оттенок кожи, но жест Лиоттиэль оценил.
О существовании у себя жены он в очередной раз запамятовал, и она долго ждала, чтобы осторожно и ненавязчиво обратить на себя внимание.
— Благодарю, — кивнул он в пространство, принимая платок, — Суготри! Охрану для леди и ее сопровождающих.
— О, мастер с дочерью приехал? — растянул бледные губы в подобии улыбки тот.
Зародившееся было в груди Ниротиля сочувствие мгновенно уступило место жгучей ненависти.
— Госпожа — моя жена! Что вылупился? Почему вообще ты все еще здесь, так твою и разэдак?!
***
Как знают все кочевники, а особенно те из них, что воюют, усталость набрасывается на свои жертвы только тогда, когда наступает время мирной оседлости. Главным желанием Лиоттиэля после трех недель утомительного, хотя и обошедшегося без приключений, пути, было лечь спать на чем-то твердом, что не раскачивается и не кренится на поворотах. Мелькала мысль о банях, но этой роскоши, судя по всему, он пока себе позволить не мог.
А вместо того, чтобы выспаться, ему предстояло улаживать дела почившего брата Катлио. Несколько раз за этот бесконечный день Ниротиль подумал, что, побывай он один раз в Мирменделе до войны, в победе пришлось бы сомневаться гораздо меньше.
Как вообще они могли воевать, да еще так слаженно? Неужели помощь северных союзников из Белозерья сделала их отважнее? Миремы и сальбы жили так, словно единственным законом их было избегать любого подобия дисциплины. Повсюду царила анархия.
Мирмендел завораживал своей несомненной древностью — и тем, что все еще существовал. Теперь же, после несомненного проигрыша, он словно стряхнул с себя обязанности соперничества с северными соседями. Сюда подтягивались те жители Лунных Долов, кому не по нраву была строгость Элдойра и нищета Салебского княжества, в очередной раз оставшегося без управления. Накопилось их за зиму немало — добавились и разоренные жители северных провинций. Перезимовать без зерна, дров и прочих припасов рисковали немногие.
Здесь строгое Единобожие Элдойра теряло свой вес. Никто не спешил присоединиться к одиночной молитве опаздывающего путника, совершающего часовые земные поклоны на углу улицы; не слышно было ни распевов чтецов Писания, ни проповедей Наставников, даже призывов к молитве — и тех не звучало. Это рождало незнакомое доселе Ниротилю чувство собственной чужеродности, отличия от окружения.
И это вдвойне внушало опасения.
Предоставленная ему и его воинам-сопровождающим усадьба оказалась небольшой старинной виллой из тех, в которых жили большие миремские семьи. Крохотный участок был обнесен высокой каменной стеной, кое-где штукатуренной глиной. Плоская крыша служила, очевидно, еще одним жилым этажом в жаркое время года.
Лиоттиэль окончательно приуныл, поняв, что заброшенная усадьба абсолютно не готова превратиться по мановению руки в сносное жилище. Одну паутину пришлось бы выметать недели две.
Хорошо, что на заставе нашлось кое-что перекусить. Давясь сухим сыром и черствым хлебом, Ниротиль вознамерился закопаться в одеяло с головой и проспать весь следующий день. Правда, намерение его обречено было на провал: в установившуюся жару спать пришлось бы полностью нагим, и точно не на мехах.
— Ночью бывает холодно, и ничто не предвещает, какая ночь — холодная или душная, — предупредил Суготри, — осторожнее с пауками-птицеедами. Они могут дремать в темных углах днем, а ночью искать место, где погреться.