Одна из девушек пискнула под вуалью, две другие на нее зашипели. Ниротиль не признался, но что-что, а пауки его и самого вгоняли в отчаяние. Вскоре девушки удалились, а Трельд и Линтиль вызвались обойти территорию и найти слабые места. Костер во дворе необжитого дома отчего-то казался Ниротилю много уютнее, чем самая роскошная спальня во дворце Правителя в Элдойре. Он уткнулся подбородком в колени, обнял себя руками — так было удобнее всего, привычнее, так он готов был бы просидеть всю ночь.
Ему хотелось побыть наедине с собой, что так редко удавалось в последнее время. Прежде он нередко выбирался в ночную степь, и там, вдали от огней становища, разложив лук, стрелы и ножи на земле, часами забывался наедине с тишиной, иногда пел что-то сам для себя и для Рыжика, бывало — самозабвенно мечтал…
— Ну что, разбиваемся на ночь? — бодро предложил Ясень, вырывая полководца из его мыслей.
Внезапно на локоть полководца, привалившегося к сундуку с вещами, легла невесомая девичья рука.
— Господин мой, — девушка неловко поклонилась, Ниротиль повел плечами, хмурясь.
— Сними вуаль, — отрывисто бросил он, — мы женаты. Я хочу видеть твое лицо. Мои оруженосцы — моя семья, чти их, как родственников, и не дичись.
— Конечно, извините.
Она подняла вуаль. Лицо у нее, как бы придирчиво ни изучал девушку полководец, оказалось вполне милым — хотя с его зрением все лица для него теперь казались лучше, чем были на самом деле. Румянец на скулах, глаза того оттенка между серым и голубым, который, кажется, именуют «осенним небом», каштановые локоны, игриво уложенные колечками на лбу. В толпе девушек он не выделил бы ее среди других. Смотрела она без страха, но с небольшой опаской, в особенности — на Ясеня.
«Орта… имя семьи…, а вот зовут ее… — вдруг Ниротиль запаниковал, поняв, что напрочь забыл имя собственной жены, — Сор… Соза… Са…». На его счастье, ситуацию исправил Ясень:
— Леди Сонаэнь, прошу принять меня, как младшего брата — отныне я ваш верный страж и защитник вашей чести.
Ниротиль взглянул на соратника с признательностью.
— Господин, я приготовила вам место под крышей, — тихо сообщила девушка.
— Я останусь у костра. Иди сама.
Ясень, поклонившись леди, тактично отдалился на несколько шагов от освещенного костром круга.
— Господин мой… муж мой, — поправилась Сонаэнь, не поднимая глаз, — разве мне не следует быть подле вас?
— А хотелось бы? — усмехнулся Ниротиль одними губами, — я сейчас не нуждаюсь в тебе.
«Зачем я так беспричинно груб с ней? Разве я должен был так себя вести?». Хотел сказать ей, что искалечен сверх всякой меры, и, похоже, вообще больше не будет никогда нуждаться в женщине, а много чаще — в теплом супе, лекаре с опийной настойкой, но не стал. Зачем пугать девочку и себя заодно раньше времени. Потом она поймет. Надо только дать время. Прийти в себя, научиться жить с увечьями, и перестать, наконец, себя жалеть.
Один из тысячи, из пяти тысяч раненных мог выжить после таких ран. И выжил именно он. Герой войны — только потому, что остался топтать грешную землю. Неприятное знание, но жизнь-то продолжается. Это лучше, чем вечная память и слава. Ниротиль цену «вечной» памяти знал хорошо. Половину тех, кому обещал никогда их не забыть, через полгода не мог вспомнить. Даже и по именам. А лица растворялись и того раньше.
Растворится ли так же быстро лицо этой девушки, когда она покинет его? «Жена, — напомнил себе еще раз Ниротиль, старательно пытаясь увязать это ставшее вдруг неуместным и противным слово с ее невыразительным обликом, — моя жена, Сонаэнь из дома Орта».
— Чем мне заниматься в вашем доме, муж мой?
Мори так не говорила. От Мори такие слова были бы насмешкой и издевательством. И, может быть, поэтому Ниротиль разозлился.
— Собой, — отрезал он, нахмурился и запахнул одеяло, игнорируя духоту ночи, — купи одежды, украшений всяких, всего, что захочешь. Не трать слишком много денег, — поспешил он поправить, памятуя о долгах Мори, вызванных ее скукой, — а теперь иди спать.
Она исчезла в наступившей ночной темноте без единого звука. Ясень, вернувшийся из своей добровольной ссылки к лошадям, скептически оглядел воеводу.
— Ей-Богу, как будто тебя силком волокли на брачное ложе! Зачем ее так пугать?
— Не до нежностей теперь, — отмахнулся полководец, грея немеющие руки у костра, — скажи мне, друг мой, как же нам быть, что теперь делать? Как нам здесь не пропасть?
Ясень пристально взглянул на Лиоттиэля.
— Ты, главное, поднимись скорее на ноги, мастер, — тихо попросил он.
***
Ниротиль вспоминал потом, что так было всегда. Его воины в нем не сомневались. Никогда.
Помнилось, была лютая, невозможно штормистая осень, и сабяне жили впроголодь, даже и те, что гоняли стада в Ибер и Экисат на продажу. Ранние морозы сменялись проливными дождями, дороги раскисли еще в конце сентября, а бесконечные налеты саранчи погубили две трети урожая.
Помнилось, именно в ту осень, отбиваясь от хорошо вооруженных племен Хасир и Бари Бану, Ниротиль из десятника стал водить за собой свою первую сотню. Сотня воинов не были редкостью, но именно дисциплина определяла разницу между разбойничьей шайкой и будущей дружиной.
Мог ли тогда он подумать, что однажды поведет за собой многотысячное войско? Мог ли представить, что потеряет половину его…
Тогда к нему в сотню попал Трельд. Оборванный, озлобленный эдельхин из бедняков, несколько дней он ничего не говорил, только смотрел глазами загнанного, но не сломленного, зверя. И ел все, что дают. Впрочем, в тот год они все ели все подряд. И если бы не боязнь умереть от заворота кишок, не побрезговали бы и блюдами дикарей Бари Бану: ослиными потрохами, печеными змеями, муравьиными яйцами.
В пятнадцати верстах от того места, где они нашли Трельда, Бари Бану налетели на лагерь переселенцев из области Руга, и молодой воевода наткнулся на последствия этого нападения. Он и его сотня надеялись найти там чем поживиться, а вместо этого Ниротиль Лиоттиэль разжился еще одним воином.
Первой женщиной в сотне. Первой женщиной во всем будущем войске, надо признать.
Он никогда не позволял задерживаться женщинам рядом с войском дольше, чем на несколько дней. Ни проституток, ни воительниц он не приваживал. Женам и невестам, дочерям и сестрам место было в лагере, за чертой оседлости, на постоянных стоянках — но не в авангарде. Конечно, бывали исключения в войсках Элдойра, но Ниротиль крепко стоял на своих принципах.
Пока не набрел на остатках разоренной ружской стоянки на едва живую Триссиль.
Смуглая, залитая кровью, вся в синяках, порезах, с неровно обрезанными волосами, абсолютно нагая, она скорчилась тогда под одной из осевших в грязи телег. Октябрьский ветер словно не беспокоил ее своим опасным холодом. Ясень носком сапога заставил женщину приподнять голову, но воевода удержал его.
— Нельзя же так! Госпожа, ты цела?
— Она ружанка, — буркнул Линтиль.
— Сестра, как ты? — перешел Ниротиль на ильти, — чем мы можем помочь…
— Добейте! — вскинула она полные ярости и ненависти огромные карие глаза, — добейте, заклинаю вас…
— Оксверненная, — на том же ильти раздалось сзади, и Ниротиль поклялся себе, что изобьет мерзавца. Он ненавидел, когда насилие ставили женщинам в вину. Даже и столь завуалированным способом.