За единство! — ору я, и зал ревет вместе со мной.
Я опрокидываю пойло в глотку, подхватываю листок и втыкаю его на место. Ребята из соседней бригады прикалывают знаки различия друг другу, Шняга небрежными стежками закрепляет петлицу на воротнике Контры. Слава Святыням, приказ о присвоении звания Ноту засекречен.
Спрыгиваю со стойки и проталкиваюсь сквозь толпу к Флакону. Пошептаться надо, брат.
Доплеснув в стаканы, мы обнимаемся по-братски и ползем в укромный уголок.
Вашу мать, могут два родных брата позволить себе на отдыхе немножко родственных чувств?
Слушай, говорю Флакону, слушай, брат. Херовые мои дела, брат. Вписываюсь я в охрененный блудняк и тебя хочу утянуть. И светит нам тогда, брат, Черный список Корпуса и гнев Святынь. И это — как минимум.
Молчит брательник, стакан в тонких пальцах крутит.
Помнишь Котейку-соплюшку, брат, спрашиваю я Флакона. Попала наша Котеюшка, брат. По полной попала — такого попадалова ни у кого из нас еще не было. В Теремах Окормителей она, брат. Такие дела.
Белеют пальцы, сжимающие стакан. Молчит брателло.
Из-за нас ее повязали, брат, говорю я. Из-за того, что канцелярию мы нагнули. Из-за того, что с Конторой задружились. Из-за того, что Его высочество Корпус под себя плотно взял. И из-за того, что скоро последнему мудаку станет ясно: Окормители ни корпусу, ни миру нахер не всрались, пиявки говнососущие. Так что ломают там девочку, чтобы громкое дело сшить. На нас, на Контору, на принца. И Корпус под себя подмять. Тут братству нашему боевому трындец нечаянный и нагрянет.
Стиснул зубы брат мой Флаковиэль, и хоть бы слово проронил.
Только стакан в его руке треснул и осколками посыпался.
Тряхнул брат ладонью — алые капли со стеклянным крошевом на пол полетели, вытащил левой тонкий кружевной платочек, мотнул два слоя на порванную руку и одно только слово буркнул — когда?
Сегодня, говорю я, сегодня, братан.
Загуляет толпа, завеселится — и двинемся.
Как дядя сказал — торопясь, но не спеша.
И еще выдохнул Флакон: сколько?
Три, говорю я ему. Три, братик. Мои, твои и тролля. Остальные пока здесь останутся. В резерве.
Поднял тонкую бровь Флаковиэль, на меня смотрит.
Долго рассказывать, брат, долго, да и не место здесь. Только ломанемся мы из Теремов снова в ворота — в тот мир, где в последний раз были. Потому как там трындец еще хуже. И если мы там все поляжем, а Черного не остановим, считай, что жили мы зазря.
Черный там зреет, брат. И ключики к его колыбельки — вон они: двое на стойке и одна в Теремах.
Молчит Флакон. А потом вдруг ни с того, ни с сего: а Черный и Окормители — не повязаны ли случаем?
Смотрю я на братика, и мороз по коже дерет. Это что же, в самом сердце Корпуса червоточина? Нет, думаю я, быть того не может: не допустят Святыни, на месте предателей угандошат. Для того Клятва Стража и дается, чтобы…
Мля!
Не дают Окормители клятвы!
Вот тут мне совсем поплохело.
Опрокинул я в себя остатки, выдохнул и к троллю сквозь толпу полез.
Сидит тролль у стойки и феечку свою тискает. Вот убейте меня, ребята — а никак мне не понять, каким же образом эта гора мышц с такой крохотулькой управляется? Разве что есть правда в старой шутке: чем больше шкаф, тем меньше у него ключик…
Подсаживаюсь к ним, и без предисловий: ухожу я, соратники. И я, и бригада наша. Котейку — ты же помнишь Котейку, Громила?.. ну, ту самую… из Теремов вынимать. Выпустил бригадир-раз ойкнувшую фею из своих лапищ и ко мне разворачивается. Крейсер сухопутный, мля. Ракетоносный.
Повязали, говорю, Окормители, нашу соплячку, повязали — и сознанку из нее выколачивают. Раз не взяли нас всех еще — в отказ малышка ушла, держится пока. Только в Теремах, говорят, и не таких ломали. И шьют, суки, заговор — и нас подписывают, и кого повыше…
Вот кто придумал, что тролли тупые? Плюньте тому в рожу и нахер пошлите.
Переглядывается Громила со своей крошкой, тянется за салатником, выливает в него пузырь вискаря, высасывает в три глотка и на ноги поднимается. Пошли, рычит мне Громила. Ща, только народ свистну.
Погоди, говорю я. Не скопом. Трех бригад хватит, тем более, что Его высочество просил не меньше пятнадцати ему оставить. В резерв, если что.
Тролль аж в лице поменялся. Еще бы — одно дело бунт затевать, другое — с ведома Командора сучар на перо поставить. Три так три, говорит. Братана своего подпиши, говорит. Уже, отвечаю я и к стойке проталкиваюсь. Пора Контру с Нотом забирать. И Шнягу. А где она, Шняга моя бесценная?
И тут меня кто-то за рукав хватает.
Свен дузЛамеаборо
добрый бог порядка мира Ламеаборо, главный кладовщик базы корпуса Стражи
Ой, муторно мне, ой нехорошо… как тогда, когда эти корчеватели-морчеватели до моей милой долинушки добрались. Что-то злое близится, однако, что-то такое нехорошее — просто бедааа… Словно черви-древоточцы грызут дерево изнутри — так и точат, ой, точат…
Не выдержал старый Свен. Полез в ухоронку свою — ой, давно тут не был, давно-давно…
За Свен брозЛамеаборо лиКуз полез. Вынул бывший свой череп из ветхой тряпицы, поглядел на него, о жизни прежней погоревал, долинушку свою вспомнил, даже всплакнул немножко. Ой, старый стал, совсем-совсем старый, однако…
Достал я бутыль с водицей из долинного озера, погубленного моего озера — мало ее осталось, ой, мало… Заварил я чайку на травушке девчачьей, подруженьку свою добрым словом вспомянул — сберегла она травушку моей долины, сберегла… хотя и не тот уже вкус, что на родине был.
Плеснул старый Свен в череп водицы-шмодицы, кинул три своих изумрудных чешуйки, наговор прочитал — старый наговор, однако, сам придумывал… хорошо тогда слова ложились, сами на язык напрашивались… попил чаечку и в водицу озерную стал глядеть. Сверкают чешуйки на желтой кости, а водичка позрачная-прозрачная, моего озерца любимого водичка…
Сильно я Свен брозЛамеаборо лиКуз просил, ой, сильно. Будущее открыть просил, путь старому глупому Свену показать. Духи предков моих пришли, однако. И понял я, что за червь душу мою старую точит.
Ой, долго я тут сидел… больно уж место приятное. В дорогу пора, однако. Долги платить.
Недалека моя дороженька, ненадолго я из нового моего дома отлучусь — и нельзя мне иначе. Дружочки-подруженьки ждут. Многое мне духи открыли, а главного не сказали, однако. Целыми дружочки-подруженьки мои назад возвернутся или сгибнут — не знаю. Просил я предков, ой, просил — ничего мне не сказали, сами не знают, наверное. Вот только пути старому Свену нет в те края черные: не боец старый Свен, ой не боец…
Однако помощь моя нужна дружочкам — не знают еще, что старый Свен часть своего долга придет отдавать, не ведают, что полягут без него они зазря в этих Теремах-меремах. Не силой надо брать, не мечами — сторожат эти логовища заклятия. Хитростью надо к замку проскользнуть, сломать замочек — вот тогда и мечами можно.
Ой не любит старый Свен мечей да чар смертоносных, ой не любит… Но сказали духи предков: пронесешь, мальчишка, дружочков своих сквозь лазейку укромную — уцелеют они и дальше пойдут, потому что ждет их битва большая, небывалая. А сгибнут они без тебя — и снова останешься бесприютным, и превратится твой новый дом в пустыню, ибо подтачивают черви корни его, и грядет черный ураган; а чьи корни не укрепятся — того ураган из земли на погибель вывернет.
Пусть укрепят дружочки-подруженьки корни дома нашего общего, пусть ослабят силу урагана черного — ради этого старому Свену ничего не жалко, однако.
Ой, пора мне, глупому дураку. Пора дружочка моего останавливать, пока он глупостей каких по молодости не наделал. Шибко спешить надо, однако…